Хроники Червонной Руси - Олег Игоревич Яковлев

отдавать распоряжения отрокам и гридням. Гертруда осталась в горнице одна. Долго сидела на скамье, смахивала с глаз слёзы.

Киев… молодость цветущая её… Куда всё ушло? Куда пропало? И как быстро!

ГЛАВА 15

Тёмная ночь повисла над Лугой, на речных волнах желтело отражение полной луны. Тусклая серебристая полоска тянулась к городским вымолам[122]. Лёгкий ветерок приятно обдувал лицо.

Мечник Радко, только что простившийся с Воикином и Уланом, вывел на водопой коня. Долго стоял, смотрел, как жадно пьёт верный скакун речную воду, улыбался, думал, и мысли его далеки были и от серебра Ярополкового, лежащего в калите, и от угров, к которым предстояло ему сейчас ехать, таясь от Всеволодовых и немецких соглядатаев.

Воикин давеча угощал его в своём доме, учинял пир, во время которого представил Фёдору свою сестру Радмилу. Спору нет, хороша волынянка — личико светлое, стан тонкий, голосок милый. Намекал ратный товарищ — ожениться бы тебе, Радко. Которое уж лето во Владимире, в дружине Ярополковой, а так никого себе и не присмотрел. Погляди окрест — почти все сверстники твои женаты, чад имеют… Ты же бобылём живёшь. В доме у тя пусто, да и бываешь ты тамо редко, боле в гриднице, средь молодших дружинников, ночи проводишь. Остепениться надобно тебе, друг.

Понимал хорошо Радко Воикина, видел, что и девки, и посадские, и дочери боярские засматриваются на него, замечал, как Радмила смущённо краснеет и тупит взор, но…

Голубые очи княгини Ирины снятся ему едва не каждую ночь. Как встречает её в тереме княжом, дыхание перехватывает, цепенеет тело, сам не свой становится дружинник.

В первый раз обратил он на неё внимание во время лова. Стреляла Ирина из лука белок, и после каждого удачного попадания громко хлопала в ладоши и смеялась. Он, Радко, нёс тогда во главе отряда ратников охрану княгинь, старой и молодой. Чтоб зверь какой невзначай не выскочил из пущи, чтоб кони не понесли, чтоб ничто и никто коронованных особ не напугал и не мешал им наслаждаться охотой.

— Я попала! Попала! — восклицала молодая женщина.

В голубых, как озеро, глазах её читался восторг. Очарованный, Радко стоял, прислонившись к стволу патриарха-дуба, и не в силах был оторвать от златокудрой красавицы очей. Смотрел на её веселье, видел кривую усмешку Гертруды, прислужниц-немок, стелющих на лесной поляне кошмы, но словно ничего, кроме неё одной, не замечал вовсе.

Потом она вдруг подъехала к нему, ловко спрыгнула с лошади, спросила:

— Ты — Фёдор, да? Я встречала тебя у нас в терему… Что ты такой грустный? Всем весело… Удачные ловы сегодня.

Радко через силу улыбнулся ей.

— Да, удачные… Радуюсь вместе с тобой, княгиня…

Слова были глупы и пусты. Но что иное мог он ответить?

После, когда возвращались они с Ярополком из похода на диких ятвягов[123], гнали по дороге пленных — злобных язычников в звериных шкурах, обутых в грубые кожаные сандалии, вылетела им навстречу всадница в развевающейся на ветру багряной мятелии и в парчовой шапочке с собольей опушкой. Круто осадила перед Ярополком скакуна, прыгнула с громким смехом князю на руки, обвила руками шею.

— Люблю… — шептали уста. — Горжусь тобой… Ты — лучший муж, лучший воин…

Радко стоял неподалёку, тупил очи в землю. Слышал он её слова, видел, как она любит, понимал, что безответно его чувство.

Запрокинув назад лебяжью шею, всем телом содрогаясь от смеха, Ирина ни от кого не скрывала своего счастья, своей радости, своей любви.

Ворчала что-то недовольно Гертруда, завидовали князю молодые гридни, восхищались красотой молодой княгини степенные бояре, а в сердце Радко она одна поселилась и хозяйничала, словно у себя дома. И никуда не деться было ему от этого наваждения, от бедового своего неразделённого чувства. Знал, что добром это не кончится, старался отвлечься, брался за самые трудные поручения, за самые запутанные дела, исполнял их толково, но когда возвращался во Владимир, снова чуял, как бьётся с отчаянием в груди сердце. Надо было что-то с этим делать, но что, молодой мечник не ведал…

Он не спеша взобрался на коня, ласково похлопал его, тронул поводья. Застучали по шляху копыта. Ждал впереди отрока Радко очередной опасный путь.

ГЛАВА 16

Седьмицу целую гуляла залитая вешним солнцем Тмутаракань. Реками многоводными лились меды и вина, на дворе перед княжескими хоромами рядами стояли широкие дубовые столы с яствами. Кормили всех желающих, без разбора, будь то боярин, купец тороватый или простолюдин. Рыба разноличная, копчёная, вяленая и жареная, виноград, фрукты заморские, сладости аравитские, каши, острый горский кебаб — чего только здесь не было. Пировали шумно, на широкую ногу. Не поскупился князь Давид Игоревич на угощения, не скупились и гости его на добрые слова, поднимались, говорили пышные здравицы.

Праздновал Игоревич свадьбу свою, отмечал союз и дружбу с горцами — касогами. Светилась счастьем невеста его — дочь Идара, Лашин, под красным платьем её, перехваченным на бёдрах лентой-поясом, проступали крутые, словно у мужа, плечи. Женщина-воительница, охотница, поленица[124]! Такими, наверное, были сказочные амазонки. Такова была Марья Моревна в русских сказаниях, о коей вещали древние руны, силу и красоту коей воспевали песнетворцы-гусляры.

И имя христианское получила касожинка — Мария, как будто, воистину, в честь сказочной поленицы. Показывала всем молодая княгиня свою радость, улыбалась легко и беззаботно, из-под короткой верхней губы её выставлялись маленькие белые зубы. Лишь когда бросала взор касожинка на сидящего рядом с Давидом одетого в праздничный багряный кафтан с золотым узорочьем Володаря, словно тень набегала ей на чело, тотчас супилась она недовольно.

«А тебе что здесь надобно? Помешать счастью моему хочешь?» — говорили прекрасные глаза, синие, будто перезрелые сливы.

В них читал Володарь затаённую злобу, видел сполохи грозовые, пронзающие тьму южной ночи. Становилось не по себе. Что-то надо было с этим делать. Но что? Или кажется ему всё это? Вина вкусил излиха, вот и мерещится всякая