Жизнь и приключения Светы Хохряковой - Татьяна Догилева

И он расхохотался, аж слезы выступили на глазах. Я подхватила, чтобы он не заметил моего испуга. У него потрясывалась голова и старчески дрожали руки. Мне не удалось его обмануть.

– Что ты так испугалась, Светочка? Да, наступила настоящая старость. Когда-нибудь она все равно должна была до меня добраться, это она еще сильно задержалась, ходила кругами. В нашем роду вообще так долго не живут. Я практически рекордсмен.

Все это он говорил, продолжая посмеиваться. А я уже плакала.

– Ты можешь поплакать сейчас, но, пожалуйста – в последний раз. Ты мне нужна очень сильной, тебе предстоит много дел. Я хочу передать тебе театр и уже даже предпринял кое-какие шаги.

Я оцепенела.

– Не бойся – у тебя все получится. Других кандидатур просто нет. Твой отказ убьет меня. Как бы ни был смешон наш театр – это дело всей моей жизни, и у меня сердце разрывается при мысли, что все исчезнет, когда исчезну я. Что будет с артистами без театра? Что будет с маленькими зрителями, которые приходят сюда по выходным? Мне их очень жалко, останутся без всякой культурной помощи, они этого не заслужили. Не подвели меня, Светлана, соглашайся!

Я разрыдалась, сказала: «Согласна» – и убежала.

Прорыдала весь вечер, пришла Маня, которая все время присматривала за моим домом, я ей все рассказала, она тоже всплакнула. А потом строго сказала:

– Соглашайся. Не должен театр пропасть. Я сама туда все детство ходила и все спектакли до сих пор помню. Это было такое счастье для меня! И для других тоже. Ты вспомни, как дети ведут себя на спектаклях. Не хулиганят, не галдят, сидят и впитывают каждое словечко!

– Мне Антона жалко. Я его так люблю!

И мы опять заплакали.

Утром я отправилась в театр и практически уже не выходила из него. Только ночевать домой ходила. Антон объяснял, как руководить театром, где добывать деньги, как вести себя с начальством… и многое, многое другое.

Потом объявил меня И. О. художественного руководителя, и я потихоньку начала руководить.

Руководила я так:

– Антон Хуанович сказал сделать то-то, – и все бросались выполнять, потому что понимали весь драматизм ситуации. Антон почти не выходил из кабинета, лежал на диване при полном параде, но почему-то очень часто стал говорить по-испански. Я даже сначала не поняла, что это он со мной разговаривает, думала, сам с собою, пока он однажды не рассердился:

– Ты что, совсем ничего не понимаешь? Я попросил тебя приготовить чаю себе и мне.

– Не расслышала просто, задумалась.

Соврала я, чтобы не раздражать его, и пошла на кухню. Пока мы чаевничали, Антон заявил, что я должна подучить кое-что из испанского. Я даже не сопротивлялась. И он стал обучать меня некоторым фразам. Я быстро все запоминала. Потом он вдруг обрадовался какой-то своей мысли и сказал:

– А ты помнишь песню из «Кровавой свадьбы»?

Это у нас такой спектакль был. Антон иногда экспериментировал и ставил серьезные пьесы для старшеклассников. Спектакль был не очень понятен даже нам, но такой красивый, с такими обалденными куклами и музыкальным сопровождением, что год продержался в репертуаре с большим успехом. И мы там все пели по-испански. Антон написал нам испанские слова русскими буквами, а мы зазубрили и примерно знали, про что.

– Спой, Света! Ублажи старика!

Я песню хорошо помнила и спела. Антон был счастлив. Обнял меня и поцеловал. И я предложила:

– Раз вам так нравится, давайте я еще что-нибудь выучу.

И мы стали учить песни и баллады. Антон писал по-русски, но часто путался и переходил на испанский, я спрашивала, что значит это испанское слово и как оно произносится. Он объяснял, а потом вместе разучивали мелодию.

Очень нам обоим нравилось это, и я даже стала немного понимать Антона, когда он, забывшись, переходил на испанский. А Антон как-то приободрился, повеселел и даже стал иногда выходить и смотреть спектакли, но уставал сильно, и замечания артистам уже делала я. А потом у него в кабинете пела ему по-испански. Он жмурился от удовольствия, смеялся над моими ошибками и смотрел на меня с обожанием.

«Академия успеха» давно закончилась. Как и следовало ожидать, победил Ильдар Калганов. Мы с Антоном хохотали сильно, а потом Антон спросил:

– Мальчик, видимо, не совсем здоров?

– Больной на всю голову, – подтвердила я.

– Да нет, здесь, скорее, с душой проблемы, – задумчиво произнес Антон.

Но мне были по фигу проблемы Калганова, я руководила театром, учила испанские песни, пела их обожаемому мной Антону и искренне надеялась, что никогда больше не пересекусь с этим придурком.

Но пересеклась ровно через месяц. На собственном пороге. Я поздно возвращалась от Антона. И вдруг увидела, что на моем крыльце сидит какой-то заснеженный человечек. Бомжей я не боялась и поэтому грозно крикнула:

– А ну вали отсюда!

Человечек вздрогнул, быстро поднялся и сказал:

– Привет, Пепита!

У меня чуть ноги не подкосились. Это был Калганов. Я даже не смогла ничего ответить.

– Пусти в дом, замерз очень, больше часа тебя дожидаюсь.

Я быстро открыла дверь. В доме было тепло. Маня, умница, успела протопить печь.

Ильдар сразу прислонился к ней. Он действительно сильно замерз, и его срочно надо было спасать. Я приготовила чай с малиновым вареньем, подарком тети Люси, и вылила туда четверть стакана водки. Ильдар не мог оторваться от печки, и я сунула бокал ему в руки. Он выпил, и ему стало получше.

Я быстро сварила пельменей.

– Ешь, – сказала, и он уселся за стол.

Ел жадно, видно, был очень голоден. Я опять налила ему чаю и только тогда спросила:

– Чем обязана?

– Прячусь от отца!

– Другого места не нашлось?

– Не нашлось. Обложил со всех сторон. Карточку заблокировал, без денег не очень-то побегаешь.

– А дружки твои?

– Дружки забздели. Он их всех обзвонил и предупредил: если кто мне помогать вздумает – его личным врагом станет.

– Мне не звонил, – усмехнулась я.

– Ну! И я подумал: у тебя меня искать уж точно никто не будет. Мне бы месяца два пересидеть, пока он перебесится, а потом заскучает, ныть начнет: «Где мой сынок, где моя родная кровинушка?!» Я его хорошо знаю. А сейчас, если поймает, – точно, пришибет в сердцах, но вообще-то в тюрьму посадить решил, чтобы я понял, что такое жизнь.

– Здорово ты его достал.

– Да уж, достал.

– Чего натворил-то?

– Да, понимаешь, после Академии мы с пацанами оторваться решили по полной, ну и переборщили. Да еще эти папарацци долбаные все снимают. Ты правда, что ли, ничего не читала? Все газеты про меня в подробностях расписывали. Да я, правда, и не особо от них прятался. Потом они мне надоели и одному мудаку я разбил морду и камеру. Скандал был! На меня в суд подали. Отец все замял, но разозлился и карточку заблокировал. Без денег скучно, да и не нагулялся я еще. Ну, я у отца денег спер с его счета, много бабок конфисковал, мне столько и не надо было, это я назло ему, чтобы не очень-то залупался. Надо было обналичить сразу, но я все время под кайфом был и просто забабахал их все опять на карту свою. Дома-то я не жил последнее время: то по друзьям, то в гостинице. И вот звонит как-то один верный человечек из отцовского окружения и говорит: «Беги на край света, срочно! Отец обнаружил пропажу и помешался, схватил револьвер и расстрелял все твои фотографии. Беги прямо сейчас. Скоро объявят облаву. Мобильник брось, дело нешуточное заварилось. Месяца через два свяжешься со мной. Все». Спасибо, на кармане какие-то деньги были. Я на разных машинах в Ежовск, ну не напрямик, конечно, маршрут зигзагами, и машины, какие пострашней, выбирал. Сроду в таких колымагах не ездил, а сюда вообще на грузовике въехал. Еле твою улицу нашел, ты ж не говорила, что в деревне живешь. Спрячь меня, Свет!