Жизнь и приключения Светы Хохряковой - Татьяна Догилева

Мне полагалось в таких случаях бежать за нерасплатившимся клиентом и на выходе, с помощью охранника, задержать хулигана, но здесь был нестандарт, и я побежала к директору, рассказала о случившемся. Директор, по-своему обыкновению, выматерился и, скрежетнув зубами, злобно сделал печальный вывод:

– Значит, еще один нахлебничек. Ладно, переживем. Ты, главное, не психуй и не нарывайся. Перетерпи, может, отвяжется.

Но гад этот не отвязывался. Повадился обедать каждый день в «Ежике» и, если была не моя смена, издевался над другими официантками, с каждым днем все больше наглел и оскотинивался.

Взялась было урезонить его Наталья Григорьевна, стала сама обслуживать, да с великой лаской, которую этот засранец никак не заслуживал:

– Володечка, как на службе, как дома, как Ирочка?

И получила:

– Чё ты, старая грымза, вокруг меня вертишься? Мне на твои отвисшие сиськи смотреть противно. Давай гони молодую. Светки нет? Тогда Маринку зови!

Наталья Григорьевна – женщина закаленная и спокойная – решила продолжать воздействовать добром:

– Зачем же ты, Володя, меня обижаешь? Столько лет работали вместе; я помню, как ты сюда первый раз пришел. Ой, совсем молоденький был. Прямо мальчишечка, хоть и после армии. Помогала тебе, помнишь? Но ты очень понятливый был, на лету все схватывал. Не зря тебя старшим назначили. И старшим ты хорошим был, справедливым. Авторитет себе сразу заслужил. Мы и сейчас тебя все любим…

Про любовь было лишнее.

– Любите?! – возопил Володька. – Всю свадьбу мне изговняли, поганки. И ты, дура старая, на сцену полезла. Не стыдно? Тебе уж в дом престарелых пора, а она – в певицы. Пошла от меня, видеть тебя не могу, дохлятиной от тебя несет.

Закалка Натальи Григорьевны не выдержала: она закрыла лицо руками, заплакала и, тяжело ступая, пошла. Мы все бросились за ней.

– Испортили все настроение, твари! – крикнул Володька, одним махом выпил стакан водки и ушел.

В подсобке Наталья Григорьевна лежала на диване с очень болезненным видом. Лицо было красным, как ошпаренное, и она очень странно всхлипывала с какими-то хрипами. Мы сразу вызвали «скорую». Врачи приехали, диагностировали гипертонический криз, 220 на 180, и увезли в больницу, где она пролежала две недели. Так закончилась попытка ответить добром на зло.

Мы ходили к директору, жаловались, объясняли, что все это плохо кончится: или он нас изведет поодиночке, или мы его отравим крысиным ядом. Но директор только скрежетал зубами и цедил:

– Не вижу выхода, не вижу.

Не хотелось ему ссориться ни с Володькой, ни с его тестем. Пожарная охрана всегда найдет, к чему в ресторане придраться, и прикрыть его. А уж Володька знал ресторан как свои пять пальцев и знал все слабые места его.

Директор отстегивал Газиматову круглую сумму каждый месяц, чтобы быть с ним в ладах. Директор скорее разгонит всех официанток и наберет новых, чем пойдет на конфликт с пожаркой. Но и нас он разгонять не хотел, так как мэр Егозин уже пару раз устраивал закрытые банкеты для важных гостей, а мы ублажали их своим пением. Гости оба раза обалдели от такого необычного явления, как хор официанток, и мэр был горд и счастлив.

Поэтому-то директор и скрежетал зубами от злости, но поделать ничего не мог.

И так как Володьку никто даже не одергивал, он отрывался вовсю. Нас к обеденному времени уже колотило, а он являлся в приподнято-возбужденном настроении и давай всех мучить. Язык его нес что попало, не стесняясь в выражениях. Когда мы подослали к нему красавицу Каринку, единственную ни в чем перед ним не виноватую, так как она не обслуживала его проклятую свадьбу, то он заявил на весь зал, что не желает, чтобы его обслуживала «чурка немытая с купленной санитарной книжкой».

– Да после нее вся зарплата на врачей уйдет, – обратился он, громко смеясь, к другим посетителям, считая свои гадости шуткой.

Карина сначала оцепенела, потом глаза ее вспыхнули недобрым огнем и она рванула на кухню, мы за ней. Когда прибежали, она стояла с огромным кухонным ножом. Повара попрятались в шкафах и за плитами.

– Я зарежу его сейчас, зарежу!

Мы перекрыли своими телами выход из кухни.

– Брось нож на пол, – сказала я.

Каринка непонимающе взглянула на меня, и я, как Маня на занятиях по русскому языку, медленно, ровно и спокойно повторила, словно диктовала Каринке предложение:

– Брось нож на пол.

И Каринка бросила. Я отшвырнула его подальше к плитам, обняла Карину и увела в подсобку. Там я велела ей переодеться и идти к Мане, Карина так и сделала; только пожаловалась, что очень холодно. Мы понадавали ей своих свитеров, но зубы у нее все равно выбивали мелкую дробь.

Все хмуро молчали, и было слышно, как в зале разоряется Володька.

Я сказала:

– Все, надо с этим кончать.

И пошла в зал, за мной боевым отрядом выдвинулись остальные. Я быстро подошла к столику нашего мучителя и села напротив:

– Хорош орать! Чего тебе надо?

Он, оглядев нас, весело ответил:

– Во! Чего надо? Жрать надо! Тащите водку, солянку и судака с картошкой! Живо!

– Марина, принеси! – скомандовала я.

И Маринка быстро все исполнила. Моментально на столике появились графин, горшочек с солянкой и хлеб. Но Вовка есть не стал, откинулся на спинку стула, блаженно потянулся и процедил:

– Что, сучки, достал я вас?

– Достал, – согласилась я.

– И это только начало, – пообещал представитель сильного пола собравшимся вокруг женщинам.

– Чем же мы тебе так не угодили, Володечка?

– И ты еще спрашиваешь, тварь? – веселость его сменилась злобой, глаза покраснели, и рожа как будто мгновенно раздулась.

«Сейчас его удар хватит», – понадеялась я мысленно.

– Это ты небось придумала, как мне свадьбу обговнять?

– Если кто и обговнял свадьбу, так только ты сам. Я-то видела, когда Светка спела и ей все зааплодировали, ты в сортир рванул, как подорванный, и сидел там полчаса, – сказала Маринка. – Что, обосрался на собственной свадьбе, герой?! За это ты нам мстить собираешься?

Для многих это сообщение было новостью, мы-то не следили за женихом, упиваясь триумфом, поэтому некоторые стали хохотать и, как злые дети в детсаду, кричать:

– Обосрался! Обосрался!

Вовка с каким-то утробным рыком поднялся и, тяжело опираясь на стол руками, трясясь от злобы, пообещал:

– Я вас всех угондошу, и поодиночке, и скопом – всех! А тебя, – он посмотрел мне в глаза, – тебя первую.

– Гондон может! – заорала я на весь зал.

И вдруг он плюнул мне в лицо, а я схватила со стола горшочек и плеснула солянкой в его харю.