Блокада в моей судьбе - Борис Тарасов

Надеяться не на кого. Надо вставать. Поскольку вода в ведре за ночь замерзла, умыться нечем.

Первым делом беру огромный кухонный нож и начинаю скалывать с оконных стекол лед. За ночь он нарастал таким большим слоем, что, будучи сколотым, заполнял целый таз. Не делать этого было нельзя, потому что, когда затапливали печку, он начинал быстро таять и стекать с окна в комнату, образуя лужи. К тому же лед на окне создавал в комнате даже днем обстановку глубоких сумерек.

Затем, пошатываясь от голода, взяв санки и топорик, иду на поиски топлива. Иногда беру себе в помощь семилетнего брата Володю, если он в состоянии встать с кровати. Начинаем поиски в окрестностях. Рядом в утренних сумерках бродят такие же как мы, голодные и тощие искатели дровишек. Ищем разрушенный снарядом дом. Если такой находится, принимаемся выламывать дощечки и прочие деревянные предметы, которые могут гореть. Часто в поисках топлива приходится бродить на жестоком морозе очень долго. Возвращаться домой без него было нельзя, ибо топливо, как и хлеб, в эти дни означало – жизнь. Найдя какое-то количество способного гореть материала, возвращаемся домой, и я затапливаю буржуйку. Через несколько минут в комнате теплеет, на печке в чайнике закипает вода и малышня начинает вылезать из своих убежищ.

Но это только начало моих дневных обязанностей. Мама вручает мне продовольственные карточки, и после ее длительного инструктажа, попив теплой водички, я отправляюсь в магазин за хлебом. Магазин расположен довольно далеко. Бреду по нерасчищенным улицам, преодолевая наметенные за ночь сугробы, сжавшись на пронизывающем ледяном ветру. Даже в лучшем случае, если повезет, домой с хлебом возвращаюсь не ранее, чем через час.

А нередко бывало и так, что приду в магазин, а он закрыт, хотя по времени уже должен работать. Или наоборот, магазин открыт, а хлеб еще не привезли. В обоих случаях надо ждать, стоя на холоде в очереди. Очередь безрадостная, преимущественно глубокие старики и старухи, а также подростки и такие, как я, дети. Все сильно истощены. Одеты, скорее закутаны, в самые немыслимые одежды. Возможно, те, у кого и были приличные вещи, не одевали их из-за страха быть ограбленными. Грабежей и разбоев боялись все.

В ожидании хлеба в очереди идет неспешный разговор о продуктах, грабежах, насилиях и, конечно, о делах на фронте. Помнится, как поразил меня своим рассказом один старик. Он ярко живописал о какой-то банде, которая наладила производство мяса из трупов убитых и умерших людей, а свою продукцию эти бандиты реализуют на черном рынке. Якобы эта же банда с той же целью похищает детей. Меня этот рассказ очень сильно напугал, и я потом старался изо всех сил как можно быстрее идти по улице домой, прижимая к себе полученный в магазине кусок хлеба.

Впоследствии подобные рассказы приходилось слышать не раз. Люди в них верили, хотя я до сих пор не знаю, насколько они были правдивы.

Очереди запомнились еще одним обстоятельством. Многие люди приходили к магазину, занимали очередь и исчезали неизвестно куда, видимо греться по разным углам. Поэтому нередко бывало, что приходишь, очередь совсем маленькая. Но как только привозят хлеб, словно из-под земли возникает множество людей и очередь словно разбухает. Наконец, хлеб получен. Надо представить себе этот хлеб. Он черного цвета, скорее похожий на кусок слипшейся глины. Даже когда продавщица тщательно нарезала его на кусочки, ни одна крошка из него не падала. Он был практически несъедобный. Уже после войны я узнал, что этот блокадный хлеб лишь частично состоял из ржаной муки, а остальное – это были примеси из овса, льняного жмыха, солода, отрубей, сои и целлюлозы. Об этом хлебе сегодня страшно даже вспоминать. Но при всем этом он помог ленинградцам выстоять, спасти много жизней. На всю нашу семью из шести человек, вместе с новорожденной сестричкой, его выдавалось 750 граммов. Может, нескромно об этом говорить, но ни единого раза я не ущипнул даже малюсенького кусочка от этой жалкой пайки.

Вся семья с нетерпением ждала моего возвращения из магазина. Мама приступала к процедуре распределения хлеба. Мы все жадно наблюдали. Она медленно и тщательно разрезала принесенный мною кусок, после чего выдавала каждому из нас положенный кусочек и кружку кипятка.

Как мы ели этот хлеб – целый психологический сюжет. Только он уж очень трагичен. До сих пор помню, что каждый ел свой кусочек хлеба по-своему. Я лично был не в состоянии удержаться и проглатывал хлеб практически сразу. А затем только пил горячую воду. Самый младший, Гена, отщипывал по малюсенькому кусочку и запивал его глотком воды. Но после этой еды все в равной степени оставались такими же голодными, как и были до нее, только булькала в желудке горячая вода.

Временами мне казалось, что после приема этого пайка голод, напротив, обострялся и желание взять что-нибудь в рот становилось просто нестерпимым. Несомненно, что такой длительный жестокий голод – это сильнейший удар не только по физическому состоянию организма, но и по психике человека, особенно ребенка. Ведь ребенок не может доводами разума убедить организм в необходимости терпеть.

Очень нелегкой моей обязанностью было обеспечение семейства водой. Питьевая вода была только в Неве, больше нигде ее не было. От нашего дома до Невы около километра. С наступлением холодов дороги и тротуары были завалены снегом и не расчищались. Приходилось двигаться по протоптанным людьми тропинкам.

На улицах не было никакого освещения, они были малолюдны, а местами совершенно безлюдны. Поскольку зимой сумерки в Ленинграде наступают рано, то, понятное дело, за водой надо было ходить только днем.

Я старался по возможности ходить за водой через день. Но так как кипяток помогал нам спасаться от холода, то вода расходовалась быстро и приходилось ходить на Неву практически ежедневно.

Опять брал санки, закреплял на них с помощью веревок ведро и тащился к Неве, переходя при этом несколько улиц. Кстати, закрепление ведра на санках также было не простой задачей. На самом верху ведра пришлось пробить дырки, через которые нужно было просовывать веревки и с их помощью привязывать ведро к санкам. Может быть, в других условиях это дело ерундовое, но при отсутствии инструмента для девятилетнего ребенка задача прикрепления ведра к санкам становилась целой проблемой. Чтобы как можно меньше воды выплескалось из ведра на обратной дороге, мама вырезала из клеенки круг, которым мне нужно было замерзшими руками закрыть полное ведро сверху и потом затянуть его резинкой.

И вот я доходил до улицы Салтыкова-Щедрина, шел дальше вдоль ограды Таврического сада по Потемкинской улице, пересекал набережную и подходил к Неве. В реке была прорублена довольно большая прорубь, из которой люди брали воду. У проруби обычно собиралось несколько человек. Первое время кто-нибудь из взрослых помогал вытащить из проруби ведро с водой, потому что самому мне это было не под силу. Но потом люди ослабли, помогали уже крайне редко, и я стал приносить с собой ковшик. Садился перед прорубью на коленках и черпал этим ковшиком воду, наполняя ведро. Затем закоченелыми руками обвязывал ведро клеенкой.