Блокада в моей судьбе - Борис Тарасов

Маму, да и меня вместе с ней, больше всего беспокоило состояние моих братьев Володи и Гены. Они как-то особенно тяжело переносили голод. До слез больно было видеть и слышать, как маленький, двухлетний, почти прозрачный от худобы Гена обнимал мамины ноги и жалобно просил дать ему что-нибудь покушать. Представляю, какие нравственные муки испытывала при этом наша мама. Но что она могла сделать? Возможно, не случайно к этим моим бедным братишкам после войны прицепились тяжелые болезни и они оба очень рано ушли из жизни.

И вот в такой обстановке, в начале декабря, вечером, вдруг приехал на «полуторке» (это была такая легкая грузовая машина) отец. После приветствий и объятий он выставил на стол солдатский вещмешок, в котором было немного подмерзшей картошки, несколько зеленых помидоров, небольшой пакетик с крупой, а также папиросы «Беломор-канал». Даже не присев, он попрощался с нами и быстро уехал. Мы смотрели на эту еду, как на мираж. Мы все были уже настолько обессилены, что в тот день не смогли даже выйти на улицу, чтобы найти топливо для печки. Сварить картошку нам оказалось не на чем. Пришлось терпеть до утра.

На следующий день, чуть рассвело, я побрел на поиски топлива. К этому времени найти дрова в Ленинграде было очень непросто, потому что от них, как и от хлеба, зависело, переживешь ли эту ночь, не замерзнешь ли в ледяном помещении. Но все же мои отчаянные поиски увенчались небольшим успехом, и через несколько часов каждый из нас получил по две вареные картофелины и по одному зеленому помидору. Помню, как обжигаясь и наслаждаясь, мы ели эти подмерзшие картофелины вместе со шкуркой, закусывая давно забытыми помидоринками. Малейшие детали этой трапезы запомнились нам на всю жизнь.

Поскольку задача добычи топлива становилась все более трудной, мама решила попробовать обменять на дрова привезенные отцом папиросы. Табак и изделия из него в блокадном Ленинграде были своеобразной валютой. Офицерам на фронте выдавали папиросы на паек. Отец, на наше счастье, не курил, вот и привез в свой приезд к нам несколько пачек папирос. И мама решила попробовать совершить товарообмен.

На территории училища военные устроили дровяной склад. Дрова были сложены прямо у стены нашего дома. Их охранял вооруженный часовой, фигуру которого всегда можно было видеть в окно коридора. Задача состояла в том, чтобы организовать с этим часовым обмен табака на дрова. Дело это было противозаконным. Для часового оно могло вообще завершится судом военного трибунала. Но муки холода были столь нестерпимы, мы практически уже замерзали, что мама решилась на это.

И вот с наступлением полной темноты мы с мамой с трудом открыли окно. Видим невдалеке фигуру часового в тулупе. Услышав, что открывается окно, он настораживается. Мамаша моя тихо зовет его:

– Боец, боец, подойди поближе! (В то время солдат называли бойцами).

Часовой сначала на контакт не шел и требовал закрыть окно. Но, когда мама сообщила ему, что есть табачок, он заинтересовался. Начался торг. В конце концов, договорились – за пачку папирос он разрешил нам взять три полена дров. Попросил только не шуметь. Поленья были тяжелые, и он сам помог нам втащить их в коридор.

На следующий день мы с мамой потратили очень много сил, чтобы топором наколоть щепок от этих поленьев. Все это пришлось делать в коридоре, чтобы не привлекать постороннего внимания.

Но зато с помощью этих дров мы впервые за долгое время нагрели воды и искупали все семейство. Вообще с купанием было очень непросто. Летом и ранней осенью мы несколько раз ходили всей семьей в баню. А потом воды не стало, и это вообще стало большой проблемой. Обычно, растопив буржуйку и натаяв воды из снега, мама мыла нам по очереди головы и очень скупо, жалея воду, все тело. Конечно, мытье было, можно сказать, относительным, но как бы то ни было, никто из нас не заболел инфекционными заболеваниями. А на этот раз баня была как настоящая. Дров не жалели, буржуйку топили весь день, натаскали и растопили целую гору снега, и все помылись на славу.

Эта история имела продолжение. Спустя несколько дней после сделки с дровами, поздним вечером, мы вдруг услышали стук в окно, расположенное в коридоре. Мама и мы вслед за ней побежали, открыли окно. Видим, стоит часовой, но уже другой, и спрашивает:

– Есть ли у вас табачок?

Видимо, первый наш покупатель рассказал товарищу о покупке табака. Пришлось опять выносить пачку папирос и вновь затаскивать в комнату поленья. Мама, боясь возможного наказания, заверяла солдата, что это последняя пачка, больше у нее ничего нет. Но затем по просьбе солдат такой товарообмен проводился еще один или два раза, пока папиросы у нас действительно не закончились.

Когда отец навестил нас снова, мама рассказала ему об этой истории. Помню, что разразился большой скандал и ссора между родителями: какие кары ждут отца, если об этом станет известно соответствующим органам. Помню, что отец все время повторял:

– Неужели ты не понимаешь, что за такие вещи – трибунал! Трибунал! Зачем ты связалась с солдатами? Ведь можно же найти кого-то на улице, кто за табак притащит тебе дров! Еле его успокоили.

Из той поры помнится еще одна примечательная история, связанная с водой. Однажды, как обычно, я отправился с санками на поиски топлива. Искал разрушенные дома, но долго ничего не мог обнаружить.

Наконец, где-то в районе Литейного проспекта обнаружил разрушенный нежилой дом. Пришлось долго возиться, пока удалось топориком выломать несколько дощечек. Привязав их к санкам, отправился домой.

Приближаясь к своей улице, неожиданно увидел, что, нарастая все больше и больше, по всей ширине улице навстречу мне устремляется большой поток воды. От встречных людей узнал, что пока я выламывал доски на Литейном, очередной немецкий снаряд попал в большой жилой дом, расположенный недалеко от нас, наполовину разрушив его. Было много погибших и просто пострадавших. Но в тот момент больше всего меня поразило то, что уже несколько месяцев нигде не было ни капли воды, а тут из разрушенной водопроводной трубы хлестало так, что залило несколько улиц.

Мне пришлось добираться домой с большим трудом, каким-то окружным путем. Вода эта вскоре замерзла и наши окрестности стали напоминать каток.

От нашего дома до Литейного проспекта, где находился Дом офицеров и стояла газетная витрина, было около километра. По нерасчищенной, занесенной снегом дороге дойти до этой витрины для меня, ввиду развившейся слабости, было нелегким делом, поэтому ходил я туда только в особых случаях. В этой обстановке главным источником новостей для меня были очереди за хлебом. Насколько я помню с той поры, после чувства голода и холода с особой силой ощущалась жажда новостей.

Люди страстно ждали услышать хотя бы надежду на избавление от страданий или их облегчение. Больше всего интересовались положением на фронте, действиями союзников. Неизменно вызывали интерес и различные ужасы, связанные с убийствами, насилиями, грабежами.

Помню несколько историй из этого ряда. Однажды зимой 1941–1942 года я в очередной раз стоял в очереди в ожидании привоза хлеба. Было холодно, мела метель. Впереди меня оказалось человек 15–20. Сгорбленные, кое-как одетые фигуры, преимущественно старики, женщины, подростки. Я настроился на длительное замерзание. Через некоторое время слышу впереди какой-то разговор. Постепенно обнаруживаю, что один безрукий инвалид рассказывает что-то интересное, к нему уже подтягиваются люди. Подхожу ближе и я. Так я впервые услышал про «Катюшу» – самое прославленное оружие этой войны. По его словам, после удара «Катюш» на поле боя от фашистов не оставалось ничего живого. Помню, как мы все были воодушевлены этим сообщением.