Метафизика труб - Амели Нотомб

Только что была объявлена капитуляция. Жители Окинавы знали, что война проиграна, что американцы уже высадились на их землю и вот-вот оккупируют весь остров. Они слышали, что им приказано сложить оружие.

Больше они не знали ничего. Местные власти запугивали, что если придут американцы, то перебьют всех японцев, и жители острова верили этим угрозам. Увидев белых солдат, они начали отступать. Враг победоносно шествовал по их земле, а они всё отступали и отступали. В конце концов они отступили к самому дальнему краю острова, который заканчивался длинным скалистым мысом, круто обрывавшимся над морем. Отступавшие не сомневались, что их ждет смерть от рук врага, и многие из них, не раздумывая, бросались в море.

Скалистый берег был очень высок, а море внизу было утыкано острыми рифами. Ни один человек не выжил. Когда сюда пришли американцы, их ужаснуло открывшееся перед ними зрелище.

В 1989 году я поехала посмотреть на этот мыс. Ни таблички, ни единого знака, который напоминал бы о том, что здесь произошло. В течение нескольких часов здесь покончили с собой тысячи людей, но никто не счел нужным хоть как-то отметить это место. Море поглотило тела, разбившиеся о скалы. Смерть, обретенная в воде, считается в Японии куда более обычным делом, чем харакири.

Когда я стояла на этом мысе, я пыталась понять тех, кто обрек здесь себя на коллективное самоубийство. Возможно, многие из них бросались в море, так как страшились пыток. А быть может, сама сказочная красота этого места подвигла людей на этот отчаянный шаг, который казался им актом наивысшего патриотизма.

Все это не противоречит моему первоначальному предположению: люди шли на гибель и бросались с этого великолепного мыса, потому что боялись быть убитыми, тысячи людей бросались в море, потому что страшились смерти. И в этом парадоксе есть своя потрясающая логика.

Сегодня бессмысленно одобрять или не одобрять этот коллективный уход из жизни. Самоубийцам Окинавы это уже не поможет. Но я все же не могу отделаться от мысли, что главная причина самоубийства – это страх смерти.

В три года я об этом еще ничего не знаю. Я лежу в бассейне с карпами и жду смерти. Этот важный миг, должно быть, уже совсем близок, потому что я начинаю вспоминать свою жизнь. Может быть, потому, что она совсем короткая? Но подробности почему-то ускользают. Словно едешь в скором поезде и столь стремительно проносишься мимо небольших городков, что даже не успеваешь прочесть их название. Ну и пусть. Все страхи отступили, и я погружаюсь в дивное состояние покоя.

Единственное число местоимения третьего лица мало-помалу вытесняет местоимение «я», которым я пользовалась последние полгода.

Расставаясь с жизнью, нечто чувствует, как превращается в трубу, которой, возможно, оставалось все это время.

Да, тело скоро полностью превратится в трубу. И заполнится моей любимой стихией, моей любимой водой, несущей мне смерть. Освободившись от всех прочих ненужных функций, трубопровод откроет дорогу воде – одной только воде, и ничему другому.

Вдруг чья-то рука хватает за шиворот этот умирающий комок и сильно встряхивает, тем самым грубо и резко возвращая его к местоимению первого лица.

Воздух врывается в мои легкие, которые уже превращались в жабры. Мне больно. Я кричу. Я оживаю. Я открываю глаза. И вижу, что это Нисио-сан вытащила меня из воды.

Она громко зовет на помощь. Она тоже живая. Она хватает меня на руки и бегом несет в дом. Она рассказывает все моей матери, и та, увидев меня, торопливо говорит:

– Скорей в больницу!

Нисио-сан бежит за нами до самой машины. И на смеси японского, французского и английского со слезами рассказывает, в каком состоянии вытащила меня из воды.

Мама укладывает меня на заднее сиденье машины и трогается с места. Она гонит машину с сумасшедшей скоростью, что совсем неразумно, когда хочешь спасти кому-то жизнь. Мама думает, что я была без сознания, и рассказывает, что со мной случилось:

– Ты кормила рыб, поскользнулась и упала в бассейн. В обычной ситуации ты бы легко выплыла. Но при падении ты ударилась о каменное дно и потеряла сознание.

Я растерянно слушаю ее. Я-то знаю, что все было не так.

Но она настойчиво спрашивает:

– Ты понимаешь, что я говорю?

– Да.

Я понимаю, что не нужно открывать ей правду. Понимаю, что лучше придерживаться ее версии. Так удобнее. Впрочем, в любом случае я не смогу объяснить, что со мной произошло. Я еще не знаю, что такое «самоубийство».

Но я не упускаю случая, чтобы заявить:

– Я больше не хочу кормить карпов!

– Ну конечно. Я тебя понимаю. Ты боишься опять упасть в воду. Обещаю, что ты не будешь их больше кормить.

Ну, хоть что-то я выиграла. Не напрасно падала в воду.

– Я буду брать тебя на ручки, и мы будем кормить их вместе.

Я закрываю глаза. Ну вот, опять все сначала.

В больнице мать тащит меня в отделение «Скорой помощи». Мне она говорит:

– У тебя дыра в голове.

Вот это новость! Она приводит меня в восторг, и мне не терпится узнать подробности:

– Где дыра?

– На лбу, где ты стукнулась.

– Большая дыра?

– Да, и у тебя сильное кровотечение.

Она касается пальцами моего виска и показывает их мне: они все в крови. Вот это да! Я залезаю указательным пальцем в зияющую рану, не подозревая, что тем самым только подтверждаю, что я не в себе.

– Ой, тут щель.

– Да, у тебя открытая рана.

Я с удовольствием разглядываю свою кровь.

– Дай мне зеркало! Хочу посмотреть дырку в голове!

– Угомонись!

Медсестры занимаются моей головой и успокаивают мать. Я не слушаю, что они говорят. Все мои мысли – о дырке в голове. Раз мне не дают на нее посмотреть, я пытаюсь ее представить. И представляю себе свою голову с зияющей дырой на виске. Я дрожу от возбуждения.

Я снова засовываю палец в рану: мне хочется залезть в мою голову, чтобы исследовать ее изнутри. Медсестра мягко берет меня за руку и отводит ее. Чья это голова: моя или нет?

– Тебе сейчас зашьют лоб, – говорит мать.

– Ниткой с иголкой?

– Да, примерно так.

Не помню, чтобы меня усыпляли. Но очень хорошо помню, как надо мной склонился врач, держа в руке иголку с черной ниткой, и начал штопать петлицу, образовавшуюся на моем виске, – так портной дошивает иногда платье на клиентке.

Вот так закончилась моя первая – и на сегодняшний день единственная – попытка покончить с собой.

Я скрыла от родителей, что это не был несчастный случай.

Я никому также не рассказала о странном поведении Касимы-сан. Если бы я рассказала об этом, у нее наверняка возникли бы неприятности. Она ненавидела меня и должна была радоваться моей смерти. Не исключаю, что она догадалась об истинной причине моего поступка и проявила уважение к моему выбору.