Бруклинские глупости - Пол Остер

– Вот именно, в некотором. Как ты мог так с ней обойтись? Кто тебе дал право? Бедняжка несколько дней ходила сама не своя.

– Я позвонил, чтобы извиниться, но она повесила трубку. Тогда я ей написал длиннющее письмо. Я пытаюсь загладить свою вину. Можешь мне поверить, я люблю Рэйчел.

– Тогда ты должен приползти к ней на брюхе. Вот только на меня не рассчитывай. Прошли те дни, когда я выступала между вами посредницей.

– Я и не рассчитываю. Просто когда она в очередной раз позвонит тебе из Англии, ты ей передай, что ее ждет большое письмо от отца. И ожерелье в придачу.

– И не надейся, мой дружочек. Черта с два я ей что-нибудь передам. Ты меня понял?

Вот вам и миф о терпимости и доброжелательности разведенных пар. Я был готов примчаться в Бронкс и задушить Эдит голыми руками. А еще очень хотелось плюнуть ей в лицо. Но нет худа без добра. В своей ярости и презрении она дошла до таких высот, что помогла мне принять радикальное решение. Больше я ей не звоню, отныне и вовеки, аминь. Что бы ни случилось. Развод разорвал нашу связь в глазах закона, аннулировал наши многолетние отношения, но у нас оставалось нечто общее, Рэйчел, чьими родителями мы будем оставаться до конца наших дней, и это обстоятельство, как мне казалось, не позволит нам перейти в стадию открытой вражды. Что ж, хватит иллюзий. Это был последний звонок. Впредь для меня Эдит – только имя и не более того, четыре буквы, обозначающие несуществующего человека.

На следующий день я ел свой ланч в одиночестве. Том и Гарри поехали в Манхэттен к вдове недавно умершего писателя, чтобы обсудить условия приобретения его библиотеки. Если верить Тому, этот романист был хорошо знаком со всеми известными авторами последних пятидесяти лет, и дома на полках у него стояли книги с автографами и посвящениями его знаменитых друзей. Эти «ассоциированные экземпляры», выражаясь на профессиональном жаргоне, пользовались большим спросом у коллекционеров и стоили на рынке приличных денег. Том признавался, что эти поездки были самым привлекательным моментом в его работе. Они позволяли ему вырваться из заточения на втором этаже букинистической лавки, а главное, понаблюдать воочию за действиями босса. «Гарри устраивает настоящий спектакль, – рассказывал мне Том. – Рот у него не закрывается. Он торгуется, льстит, хамит, подначивает – такая игра в кошки-мышки. Если бы я верил в реинкарнацию, я бы сказал, что в своей прошлой жизни он жил в Марокко и торговал коврами».

В среду Марина была выходная, поэтому в четверг, в отсутствие Тома, я особенно жаждал ее увидеть, но когда вошел в «Космос», ее там не оказалось. Димитриос, владелец ресторана, объяснил, что она позвонила утром и попросила больничный на несколько дней. Я расстроился, как ребенок. После всей желчи, вылитой на меня моей бывшей, моя вера в женский пол сильно пошатнулась, а кто мог помочь мне ее восстановить, как не нежнейшая Марина Гонсалес? Входя в ресторан, я заранее представил ее себе с новым ожерельем (в понедельник и вторник я уже лицезрел на ней свой подарок), и одна эта мысль согревала мою душу. С тяжелым сердцем я устроился в отдельном кабинете, и Димитриос собственной персоной принял у меня заказ. В кармане моего пиджака было «Самопознание Дзено», купленное с подачи Тома, и, так как другого собеседника в этот день у меня не было, я углубился в роман Звево.

Не успел я дочитать второй абзац, как в гости ко мне пожаловал мистер Геморрой. Я уже писал выше о его существовании, и вот теперь, когда пришло время рассказать, как это было, у меня при одном воспоминании о нашем тет-а-тет заколотилось сердце. Этот кошмар, который я окрестил мистером Геморроем, имел облик тридцатилетнего доставщика заказной корреспонденции, спортивного, накачанного и весьма разгневанного. Нет, «разгневанный» – это слишком слабое слово. В его глазах читалась ярость, бешенство, если не жажда крови. Когда он вломился в ресторан и воинственным, громоподобным голосом спросил, где такой-растакой (тут я услышал свое имя), в моей голове промелькнули две мысли. Первая: сегодня мистер Г. решил обернуться Роберто Гонсалесом. И вторая: ожерелье не лежит в ящичке кассового аппарата, Марина таки забыла его снять во вторник и в этом виде заявилась домой. В памяти сразу всплыло словцо – «трах», – которое она употребила, когда отказывалась принять мой подарок. И когда я связал его со словами Димитриоса, что Марина взяла на несколько дней больничный, у меня упало сердце. Сукин сын наверняка поколотил свою женушку.

Здоровяк плюхнулся на сиденье напротив меня и подался вперед.

– Это ты Натан, тра-та-та, Гласс?

– Вообще-то мое среднее имя Джозеф.

– Вот что, умник. Ты мне лучше объясни, зачем ты это сделал?

– Что именно?

Он сунул руку в карман и грохнул об стол моим ожерельем.

– Вот.

– Я сделал подарок на день рождения.

– Моей жене.

– Вашей жене. А что в этом такого? Марина каждый день меня обслуживает. Она замечательная девушка, и я хотел таким образом ее отблагодарить. Я даю ей чаевые, правильно? Считайте, это большие чаевые.

– Так дело не пойдет. Нечего приебываться к чужим женам.

– Я не приебывался. Это всего лишь подарок. Я ей в отцы гожусь.

– У тебя что, нет елдака? Или яиц?

– Да нет, последний раз, когда я смотрел, вроде все было на месте.

– Я тебя предупреждаю, держись от Марины подальше. Это моя сучка, и если ты еще раз к ней подвалишь, я тебя по стенке размажу.

– Я бы вас попросил не называть ее сучкой. Вам крупно повезло, что у вас такая жена.

– Я буду называть ее так, как я хочу, придурок. А это дерьмо, – он помахал ожерельем перед моими глазами, – ты можешь съесть вместо своего ланча.

Гонсалес рванул золотую цепочку двумя руками, и бусы горохом рассыпались по пластиковой столешнице, а те, что остались у него в пригоршне, он швырнул мне в лицо. Если бы не очки, я бы мог остаться без глаза.

– В следующий раз я тебя прикончу! – Он тыкал в меня пальцем, как обезумевшая марионетка. – Увижу тебя с ней рядом, ублюдок, и ты покойник!

Все, кто был в ресторане, повернули головы в нашу сторону. Не каждый день посетители становятся свидетелями такого захватывающего спектакля, который, впрочем, подошел к концу. Во всяком случае, как мне показалось. Гонсалес направился к выходу по узкому проходу между столиками в зале и отдельными кабинетами и вдруг увидел перед собой великана Димитриоса с огромным брюхом. Тут перед зрителями развернулся второй акт. Заведенный, бурлящий от ярости Гонсалес открыл пасть и заорал ему в лицо:

– Вышвырни этого козла или она не выйдет на работу! Завтра же возьмет расчет!

– Пускай берет, – последовал мгновенный ответ. – В моем ресторане ты мне не указ. Для меня главное – клиенты. Так что вали отсюда и можешь сказать Марине, что она здесь больше не работает. А если ты сюда еще раз заявишься, я вызову копов.

Они еще потолкались, но при всей своей физической силе Гонсалес явно уступал сопернику в габаритах. Он еще прокричал несколько угроз напоследок и затем ретировался. По милости этого мужлана его жена лишилась работы. А я – что могло быть хуже? – возможности снова ее увидеть.