Тициан. Любовь небесная - земная - Елена Селестин

Мать расстроенно ахнула, отец был недоволен, но Тициан чувствовал, что больше не может бездействовать.

– Франческо, мой разумный брат, а почему бы тебе самому не жениться на прекрасной крошке Люции? – приняв решение, Тициан осмелел. Единственное, чего он теперь боялся – опоздать; в селении поговаривали, что французы и австрийцы недалеко, но все надеялись, что зимой они побоятся углубляться в горы, дождутся апреля и нормальных дорог. Художник заторопился со сборами и на сей раз, несмотря на огорчение матери, не взял с собой домашние гостинцы, – а вдруг придется пробираться обходными путями, через перевал?

– Так ты едешь со мной, Франческо? Или дождешься марта здесь? – спросил он просто ради приличия, чтобы избежать очередной ссоры.

– Я что, дурак – лезть под лавины? У меня не свербит в заднице с первым появлением весеннего солнца, как у некоторых, которые не могут жить без поцелуев девицы легкого поведения, – снова начал брат, не оценив деликатности Тициана. Между ними, как обычно, завязалась потасовка.

* * *

Тициан перенес свои вещи в небольшую комнату в мастерской Джорджоне, во флигеле дворца Контарини. Он раньше не представлял, что можно чувствовать себя таким свободным: каждый день казалось, что он летит, летит в неизвестность, в прекрасную неизвестность. Он пугался иногда: не падение ли это в пустоту? Но нет, подсказывало сердце, именно сейчас начинает воплощаться его подлинная судьба! Справится ли он с новой работой? Родители и Франческо в одном были правы: теперь он сам отвечал за сделанный выбор, за каждый свой день и за собственное будущее.

Когда леса вокруг Подворья были готовы, стены тщательно сглажены, приступили к грунтовке. Тициан месил раствор, наносил его на стену, добавлял воды или извести – и снова месил. Он уставал каждый день так, что ночью падал на свой топчан и засыпал голодным. Он старался работать больше, чем Джорджоне, однако скоро понял, что это нетрудно. Дзордзи не привык утруждать себя слишком, он был не способен работать больше трех-четырех часов подряд, после небольших усилий ему надо было отдохнуть, пообедать с друзьями. Вечера Дзордзи посвящал музыке или снова встречался с друзьями, наслаждаясь беседой и вином. Изредка, далеко не каждый день, он занимался в мастерской своими картинами. Но писал их медленно, не спешил, никого не приглашал посмотреть на них, однако и не прятал. Джорджоне работал спокойно и расслабленно – так же, как общался или пел.

Иногда Тициан заходил к Дзордзи, смотрел на его загадочные работы, ему стало казаться, будто что-то привязывает его к этим полотнам. Кроме «Трех возрастов философии», которые Джорджоне привез из Азоло, Тициан особенно любил рассматривать картину, которую Дзордзи начал зимой и продолжал, по обыкновению не торопясь, прописывать. Она напоминала сон или мечту. Глядя на эту картину, Тициан часто впадал в блаженное состояние, похожее на забытье. В центре были изображены двое мужчин, играющих на инструментах, они сидели на поляне, в роще среди гор. Что больше всего удивляло на картине: там были одетые мужчины, поглощенные музыкой, и обнаженные женщины рядом – спокойные, красивые, сильные женщины.

«Откуда вообще пришла к Джорджоне странная идея изобразить две такие пары?! – поражался Тициан. – Наверняка здесь есть скрытый мотив, это должно что-то означать! Как все вдруг увлеклись этими аллегориями! Но Джамбеллино и Лотто, – рассуждал Тициан, – в этих своих картинах-аллегориях словно показывают что-то чуждое для них. А у Джорджоне все естественно, будто он чувствует и мыслит так же, как древние философы. Он живет в том времени, дышит, как они, в их ритме. Джорджоне – сын гармонии…» – вспомнил Тициан слова Пьетро Бембо.

Так с кем же ему, Тициану, повезло работать – с ангелом? С волшебником? Тициан набрался храбрости и спросил у Дзордзи о том, что его мучило:

– А у тебя эти дамы обозначают что-то? Это и есть ал-ле-гория?!

– Ты имеешь в виду, кто они, музы или просто куртизанки, которые гуляют в роще обнаженными ради удовольствия? – рассмеялся Джорджоне.

– Ага, точно! – обрадовался Тициан. – Что ты сам думал об этом, когда писал?

Джорджоне улыбался мечтательно, пощипывая струны лютни. Казалось, он забыл, что Тициан стоит перед его картиной.

– Так кто эти дамы? – не выдержал Тициан. – Или это одна и та же натурщица?

Джорджоне оглянулся на картину, молча пожал плечами и затянул нежную мелодию, напевая словно в забытьи.

Тициан не мог понять, какими приемами Джорджоне добивается такого впечатления: на полотне видишь не нарисованных персонажей, а счастливых людей, вместе с ними слушаешь музыку. Музыка состоит из воздуха, из ароматов, она способна впитать и затем выразить – умиротворение утра, прохладу тени деревьев и величие гор, журчание воды в колодце и тепло кожи молодых женщин. Картина передает восхищение жизнью, она делится этим восхищением! Или, например, вот мраморный колодец в левом углу, из которого женщина черпает воду прозрачным кувшином. Это что – источник вдохновения? Или, наоборот, напоминание о плотской любви? Или Джорджоне ни о чем сложном не думал? Он явно не вполне земная, странная личность. Душа «не от мира сего» – как это верно! Когда обычный человек смотрит на его картины-видения, в сердце возникает грусть от недостижимости счастья, но вместе с тем есть радость от того, что эта красота сейчас перед тобой. «А еще, – вздыхал Тициан, – Дзордзи почти не напрягается, будто создает совершенство без усилий. Он, как ангел, – наверное, творит волшебство по ночам, пока все отдыхают».

– Ладно, пойду спать, – не выдержал Тициан, так и не дождавшись продолжения разговора о женщинах на странной картине. – Спокойной ночи, Дзордзи, храни тебя бог.

– И тебя! – Джорджоне с улыбкой кивнул, не переставая напевать, и склонился к струнам, подбирая созвучие.

* * *

Иногда Тициан забывал о своем благоговении перед Джорджоне. Они трудились, дружили и веселились как равные. Рядом с Дзордзи Тициан не думал о своем необщительном, как ему раньше казалось, характере. Теперь, если это не мешало работе, он принимал участие в вечеринках в мастерской, на них приходило много народа: нобили, художники, музыканты, известные куртизанки. Но чаще ужинали вчетвером, смеялись и болтали вместе с Виолантой и Маддаленой. Оказалось, что подруга Дзордзи тоже хорошо поет печальные и веселые песни, иногда подыгрывая себе на флейте. Тициан мало пил вина, помня о том, что наутро ни свет ни заря надо отправляться к стенам Подворья, но тем не менее постепенно он становился своим в этом веселом обществе художников и музыкантов. Ночевать у Виоланты он теперь мог себе позволить редко, но зато подруга иногда оставалась с ним в мастерской. И они шутили, что, пока Таддео Контарини на войне, в его дворце сразу две Виоланты – портрет в покоях хозяина и сама модель в постели Тициана.

Теперь Тициан Вечеллио выглядел настоящим щеголем, приодевшись с первого же небольшого аванса. Он тщательно ухаживал за негустой темной бородой, но волосы стриг коротко, так удобнее было работать.

Побывал Тициан наконец и на пиру у Катерины Корнаро. Принцессу Джироламу он там, вопреки ожиданиям, не увидел. Зато сидел за столом рядом с роскошно одетой Виолантой, и остальные мужчины, Тициан заметил, завидовали ему. Виоланта на глазах у всех смотрела на него с любовью, это было очень приятно. На сей раз Катерина удостоила Тициана беседой, она сказала, что Дзордзи отзывается о нем очень лестно, как о способном и старательном художнике, как о незаменимом помощнике. Тициан в ответ сказал ей (вернее, промямлил) что-то о своей любимой книге, «Гипнэротомахии Полифила». И ему даже показалось, что Катерине понравились его слова.