Тициан. Любовь небесная - земная - Елена Селестин

– Только я буду знать? Мой великан…

– Только ты, моя Флора.

Утром в назначенное воскресенье Тициан не мог спать. Он встал до рассвета и тщательно оделся, пока Джорджоне и Морто да Фельтре отсыпались после субботней вечеринки. Как будет выглядеть фреска в узком переулке? А как она смотрится со стороны канала, видна ли будет хоть немного? Все это выяснится сегодня. Подходя, он увидел свою фреску с Мерчерие: солнце еще не добралось до переулка, и словно ночью или на рассвете, на расписанной стене тускло мерцали бледные серо-голубые тона. Конечно, неудобно рассматривать композицию целиком, слишком высоко надо задирать голову.

Колокола церквей созывали людей на воскресную службу. Кто-то направлялся в Сан-Марко, кто-то в другой храм, и каждый замедлял шаг, чтобы посмотреть на фреску, вдруг открывшуюся взорам. Люди шли дальше, но пройдя на мост Риальто, останавливались там, чтобы оглянуться. Тициан тоже поднялся на мост – и увидел Виоланту, празднично одетую, под золотистой вуалью. Он подошел близко и сжал ее пальцы.

– Я люблю тебя и горжусь, – тихо сказала она и убрала свою руку, слишком много людей было вокруг. Тициан пожалел, что не может поцеловать ее на глазах у всех.

– Увидимся вечером, – шепнул он.

Он правильно рассчитал: стоило солнцу подняться выше – золотые и оранжевые краски засияли. Нарисованная колесница Аполлона засверкала и словно поплыла по воздуху. Подошел Джорджоне:

– Ты стал мастером, Тициан.

Люди вокруг узнавали Джорджоне, тянули к нему руки, поздравляли.

– Вот мой друг, художник Тициан Вечеллио, – сказал Дзордзи и поднял вверх руку Тициана. – Это его работа, так что благодарите его, а не меня.

Толпа недоверчиво загудела, никто не поверил словам Дзордзи. Тициан почувствовал себя виноватым, будто обманул ожидания людей. Подходили новые зрители и снова поздравляли мастера.

– Это все Тициан, – не уставал объяснять Дзордзи. В конце концов, понимая, что толпу ему не убедить, он отправился к лесам, пора было работать.

– Я с тобой, – заторопился и Тициан. – Только сниму куртку и тоже надену фартук.

– Что, даже не отдохнешь пару дней? С Виолантой?

– Конечно, нет. Дело прежде всего.

– Прежде всего – любовь! – отвечал Дзордзи. – А где она, я ее, кажется, видел? – Дзордзи поискал глазами подругу Тициана, но Виоланта уже ушла.

Счастливый Тициан, его настроение не портило даже присутствие мрачного Морто да Фельтре, весь день лазил по лесам и обсуждал с Джорджоне, где именно он может продолжить работу мастера. По крайней мере, еще два месяца придется трудиться вместе, чтобы закончить основной фасад.

– Браво, Джорджоне! – скандировала толпа, собравшаяся на Риальто. Поклонники мастера, приплывшие на гондолах, тоже славили его, хотя готовую фреску со стороны канала не было видно.

– Это тебя поздравляют! – сказал Дзордзи. – Тициан, ты можешь гордиться собой, друг мой. Можно сказать, ты уже прославился в Венеции.

Тициан чувствовал, что это правда.

* * *

С наступлением зимы Камилло стал замечать, что Лоренцо за ужином пьет много вина и граппы, потом встает поздно. В редких случаях, когда Камилло интересовался его настроением, Лоренцо говорил, что ему не хватает разговоров с людьми, что иногда ему невыносимо тоскливо, «хоть волком вой, хоть беги в горы». Он просил Джулио отпустить его ненадолго в Венецию, и когда тот отвечал, что даже речи об этом быть не может, пока не закончены Врата Солнца, художник снова начинал пить.

Камилло не торопился посвящать его в секреты Театра, потому что для этого, считал он, необходимо воздержание от вина, хотя бы в течение сорока дней.

– Необходима аскеза! – вещал сердито Камилло, уплетая за обе щеки.

– А сам-то? – Лотто хмуро кивнул на гору костей под столом.

– Я говорю о вине, – пояснил Камилло с набитым ртом, – граппа еще хуже вина действует, а ты много ее пьешь, все больше. Куда это годится? Еда может быть любая, это проверено, а вот питие вина и близкое общение с женщинами недопустимы для посвященного.

– Еще и дамы?! Тогда я не хочу быть посвященным!

– Видишь, ты несешь чушь, как настоящий пьяница, – Камилло погрозил художнику. – Единственная удача для профана в земной жизни – приблизиться к посвященным, отчасти хотя бы. Быть им полезным. Твои глупые мысли от пьянства!

Однажды зимой шел такой сильный дождь, что им с Лоренцо пришлось пригласить в замок принцессу Джироламу, которая случайно оказалась у ворот. Грумам принцессы Камилло строго приказал оставаться на кухне, он смотрел на них с ужасом, подозревая в склонности к разрушению гармонии. Лоренцо Лотто сам провел принцессу под руку в зал, усадил в кресло и предложил вина.

Работа продвигалась медленно, очевидно, из-за мрачного состояния помощника, и Камилло не стал препятствовать, когда Лоренцо начал иногда прогуливаться с принцессой Джироламой, они беседовали. Потом не возражал, когда принцесса стала изредка приходить. «Очень странная женщина, – рассуждал архитектор, – но все равно ведь почти ничего не видит, а главное, не требует ни вина, ни еды. А Лотто она, кажется, слегка подбадривает».

Когда настало лето, в Азоло снова приехали Катерина Корнаро и ее свита. Все говорили, что война, видимо, пройдет мимо Тревизо и Азоло, успокаивали себя. Но чувствовалось, что страх живет внутри каждого. Блестящее общество в замке Катерины стало гораздо более тихим и печальным. Летом принцесса в Верхнем замке появлялась редко, зато Лоренцо чуть ли не постоянно пропадал вечерами, иногда являлся пьяным, отчего утром не мог работать.

Однажды, уже в разгар лета, сидя в размышлениях, Джулио вдруг услышал женский голос. Прислушавшись, он понял, что Лоренцо беседует с принцессой.

– Он называет это Театром, – говорил Лотто, понизив голос.

– Наподобие античного театра? – спросила Джиролама.

– Он пока меня во все не посвятил, – отвечал Лотто, – считает, что я должен отказаться от вина. А сам жрет как свинья. Говорит, что его еда – она посылается небесами. Вино, между прочим, тоже сам Господь благословил.

– Расскажи мне про Театр подробнее, – перебила его принцесса. – Каково должно быть его воздействие?

– Я видел единственный цельный чертеж, это был один из семи уровней. Сказать, что я чего-нибудь понял, не могу. Камилло любит рассуждать про то, как мне надо измениться, чтобы удостоиться посвящения. Я устал от его нотаций и не всегда улавливаю, что он бормочет. Пока просто переношу на деревянные панели рисунки, выполненные Дзордзи, больше ничего. Пытался и сам делать эскизы, но пока плохо получается. Я люблю Дзордзи всем сердцем, поверьте! Но надоело мне здесь, я же не малолетний ученик какой-то. Если бы не вы, принцесса, сбежал бы в Венецию уже давно.

– Ты не должен этого делать, – вдруг внятно произнесла Джиролама. – Не смей уезжать.