Сирена - Кристоф Оно-Ди-Био

– Вас устроит?

– Вполне. Это тоже вашего отца?

Она кивнула. Пока я открывал бутылку, она нажала что-то на своем смартфоне. Послышался голос модной фолк-певицы. Все это были приготовления к чему-то, чего я не был уверен, что хочу.

– Я привезла вам подарок, – сказала она, показывая на сверток.

Я развернул бумагу. Это была маленькая сова, вырезанная из оливкового дерева.

– Она из Афин. Немного похожа на ту, что на вашей книжной серии.

Я поднял на нее глаза. Она ласково улыбалась. Я думал о Пас, о канувших временах нашей нежности.

– Очаровательно, – сказал я.

Ее жест, должен признаться, меня довольно-таки взволновал.

– А как ваши каникулы? – спросила она.

– У меня нет для вас подарка.

– Вы расплатитесь, когда придет время.

Она рассмеялась. Ее молодость была как пощечина. Все, что я знал, оказалось бесполезно. Я много бы дал, чтобы повернуть время вспять, вновь обрести беззаботность, жестокую самоуверенность моих двадцати лет.

– Ну так как?

Я рассказал ей. Про овчарню, Дейю, моего сына.

– У вас есть сын?

Уловил ли я разочарование?

– Сколько ему?

– Шесть лет.

– Вы больше не живете с его матерью?

– Ее нет.

Я выдержал паузу, борясь с собой, чтобы не поддаться эмоциям. Она не настаивала. Рассказала мне о Греции. Она работала, делала проект для школы. Купалась, каталась на лодке и смотрела сериалы. «Вы видели „Викингов“?» История Рагнара Лодброка в мохнатой браке, сказала она, воина, потом вождя языческого племени, отправившегося завоевывать богатые земли Западной Саксонии.

– Там была интересная женщина. Skajaldmö.

– Как?

– Владеющая щитом, воительница.

Мы даже не чокнулись.

Ожог алкоголя помог выдержать ее взгляд. Почему все смеются над парнями, которые говорят девушкам, что у них красивые глаза? Эротизм – он в лице. В рисунке губ, ямочке, изгибе брови.

Я был впечатлен ее обширными познаниями. Ее разговором. Ее энтузиазмом. Стемнело, и в кои-то веки небо было ясное. Она заговорила о созвездиях. Сообщила мне, что Птолемею было известно около тысячи двадцати двух звезд. Она много путешествовала с отцом, побывала на озере Инле в Бирме и в городе Чичикастенанго, где последние шаманы майя вызывают духов с помощью кока-колы. Я тоже бывал в этих местах. Выросла она между Грецией и Швейцарией. Но атмосфера последней ей не нравилась.

– Озера меня угнетают.

В Париже лучше. Сена, по крайней мере, течет. У нее здесь друзья, она развлекается, город ей нравится, правда, французы все немного пришибленные и иной раз презрительно относятся к грекам, хоть и сами пытаются стать ими летом, на Патмосе или Аморгосе. На одной вечеринке ее обозвали турчанкой.

– Это не сказать чтобы оскорбление.

– Хуже не бывает, – парировала она.

Она покосилась на стенные часы. Часы на них показывал Сатурн, минуты – падающие звезды. А время бежало… Жаль, мне было хорошо с ней. Я снова подумал о Пас, и мне стало стыдно, что я здесь, как будто это было предательством ее памяти. Не нашла бы она меня патетичным?

Мы вернулись к ее отцу. Он сыграл большую роль в ее выборе профессии. Водил ее в музеи, привил ей многие свои вкусы. Она была очень привязана к нему, а он к ней.

– Я всегда у него в голове, до сих пор… – Она запнулась и добавила: – К сожалению.

Ей хотелось, чтобы он предоставил ей жить своей жизнью. Отъезд в Париж объяснялся еще и ее желанием отдалиться от него. Хоть он и приезжает время от времени, но живет в Греции. Точнее, везде понемногу. Где хочет. У него жена, которую он «терпит».

– Ваша мать?

– Можно сказать и так. – Она помедлила. – Вообще-то ей тоже приходится его терпеть. Мой отец очень… ветреный. Так ведь говорят?

Она отпила вина. Я спросил, как поживает Марчелло. Он не ездил с ней в Грецию. Я заметил:

– Марчелло – звучит не очень по-гречески.

– Марчелло не любит греческого.

– Почему?

– Он говорит, что в нем слышится гей, – ответила она с гримаской.

Она произнесла «гэй». Как Марвин Гэй. Об остальной родне мы поговорить не успели. Нет, еще о дяде, который приезжал дней через десять, собственно, поэтому она о нем и упомянула. Она хотела пригласить меня.

– Мы устраиваем здесь вечеринку в его честь. Ну то есть вечеринку… Он будет читать тексты.

– Чьи?

– Свои.

Его звали Никос Стигерос. Он был очень известен в Греции, где его новая книга вызвала много споров.

– Поэтический роман о закате христианства, а там с этой темой не шутят. Ему угрожали. Я хотела бы вас познакомить.

Я уже представлял себе, что будет дальше. Мне казалось, что в общении с ней я, может быть, смогу немного раскрепоститься, что-то сказать о себе. Продолжим ли мы знакомство? Поужинаем? Да способен ли я на это? Я размечтался: она снова бросила взгляд на часы. Недобрая складка прорезала ее лоб. Ей пора. Я должен уйти. Не очень-то вежливо. Я повиновался. Причину этой спешки я понял часа три спустя.

Я безвылазно сидел дома – мне было достаточно щупать пульс планеты, нажимая на кнопки пульта телевизора или экран смартфона. Война, война, война, щебетала синяя птичка[73]. Несчастные люди в лодках, потом в палатках, потом в автобусах – и опять по новой лодки, палатки и иногда полуприцеп. Призраки детей бродили по охваченным пламенем городам. Возвращались границы и стены, горлопаны и популистские речи. Вымыслы преподносились как истины, истины как вымыслы. Время больших дебатов: ислам левеет или левизна исламизируется? Народ против элиты и в конечном счете всегда одурачен, всегда околпачен.

Я вернул тишину. Подаренная Наной сова угнездилась теперь в книжном шкафу. Из кресла, в котором я полулежал, читая, – это был скорее зигзагообразный диван, всегда напоминавший мне кушетки спутников Тинтина[74] в «Путешественниках на Луне», – я видел птицу, и та будто подмигивала мне. Как мило она придумала. Я открыл «историю Пелопоннесской войны» Фукидида. Величайший историк античности показал, что золотой век Греции принес ей и две страшные войны: войну против общего врага, персов, а следом войну греков между собой.