Психология масс и анализ человеческого "я" - Зигмунд Фрейд

Но вернемся к простому человеку и его религии, к религии, которая одна только и заслуживает, чтобы ее так называли. Здесь нам приходит в голову высказывание нашего великого поэта и мыслителя о том, в каких отношениях находятся религия, искусство и наука.

С одной стороны, в этом изречении религия противопоставляется двум высшим достижениям человечества, а с другой стороны, поэт утверждает, что искусство и наука могут выступать вместо религии, замещать ее. Если мы вздумаем спорить с простым человеком о религии, то авторитет поэта будет отнюдь не на нашей стороне. Попробуем пойти иным путем, чтобы приблизиться к истинной оценке этого афоризма. Жизнь в том виде, в каком она нам дана, тяжела и беспросветна, она доставляет нам боль, разочарования, ставит перед нами неразрешимые проблемы. Для того чтобы вынести бремя жизни, нам не следует пренебрегать успокаивающими средствами. (Без подпорок нам не обойтись, говаривал Теодор Фонтане.) Эти средства могут быть троякого рода: отвлекающие, заставляющие нас презирать наши бедствия; замещающие удовольствия, уменьшающие страдание; опьяняющие, делающие нас нечувствительными к бедам и страданиям. Нам необходимо хотя бы одно из перечисленных выше средств.[10] На отвлекающее средство указывает Вольтер, советуя своему Кандиду возделывать сад; к тому же роду средств относятся и занятия наукой. Замещающие удовольствия в том виде, в каком их предлагает искусство, – это противопоставленные реальности иллюзии, обладающие сильнейшим психологическим воздействием благодаря той роли, которую играют в психической жизни фантазии. Опьяняющие средства воздействуют на обмен веществ в нашем организме, изменяют его химизм. Очень не просто определить в этом ряду место религии. Придется расширить поиск.

Вопрос о цели и смысле человеческой жизни ставился великое множество раз. Удовлетворительный ответ на него пока не найден, и, возможно, его просто не существует. Некоторые из задающих этот вопрос добавляют: если выяснится, что жизнь не имеет цели, то она потеряет всякую ценность. Но эта угроза ничего не меняет. Более того, представляется, что мы имеем право отказаться от постановки этого вопроса. Предпосылкой его является, как мне думается, человеческое высокомерие, масса проявлений которого нам и без этого хорошо известна. Никто не говорит о смысле жизни животных, если речь не идет об их пользе для человека. Но и такой подход не выдерживает критики, ибо с некоторыми животными человек не делает ничего, если не считать того, что он их описывает, классифицирует и изучает. К тому же есть бесчисленное множество биологических видов, которые избегли даже этой участи, так как вымерли до того, как человек успел их увидеть. И лишь религия знает ответ на вопрос о смысле и цели жизни. Едва ли мы ошибемся, если скажем, что идея смысла жизни устоит или падет только вместе с религиозной системой взглядов.

Обратимся поэтому к более скромному вопросу: что открывается самим людям в их деятельности и отношениях как смысл и цель жизни, чего они от нее требуют, чего хотят в ней добиться? Едва ли мы ошибемся с ответом: люди желают счастья, они хотят его достичь и остаться счастливыми. У этого стремления есть две стороны – положительная и отрицательная. С одной стороны, люди хотят избегнуть боли и неудовольствия, а с другой – хотят добиться максимума удовольствия и радости. В узком смысле слово «счастье» относится только ко второму устремлению. В соответствии с этой дихотомией цели деятельность человека разворачивается в двух направлениях, в зависимости от того, первой или второй цели – частично или исключительно – хочет человек достичь.

Это, как очевидно, и есть программа элементарного принципа удовольствия, задающего цель жизни. Принцип этот изначально направляет деятельность психического аппарата; в целесообразности его функционирования нет никаких сомнений, но все же такая программа вступает в конфликт со всем окружающим миром – как с макрокосмом, так и с микрокосмом. Данный принцип вообще невозможно осуществить до конца, ему противодействует само устройство мироздания. Можно даже сказать, что намерение сделать человека «счастливым» не входило в план «творения». То, что человек понимает под счастьем в узком смысле этого слова, есть не что иное, как внезапное удовлетворение давно копившейся потребности, и по своей природе такой всплеск удовольствия может быть лишь кратковременным эпизодом. Любое длительное сохранение состояния, которого требует принцип удовольствия, порождает лишь чувство индифферентного благополучия. Мы устроены так, что можем наслаждаться лишь контрастами, но редко – устойчивыми состояниями.[11] Таким образом, наша способность к счастью ограничена нашей конституцией. Намного меньше проблем мы испытываем с переживанием неприятностей и трудностей. Страдания угрожают нам с трех сторон: со стороны нашего собственного тела, склонного к упадку и разрушению, и для нас болезненны даже их предупреждающие сигналы – боль и страх; со стороны окружающего мира, грозящего обрушиться на нас со всей своей первозданной, неукротимой и неумолимой яростью; и наконец, со стороны других людей. Страдания, угрожающие нам из этого последнего источника, мучительнее остальных. В известной мере мы считаем их избыточными, хотя они не менее фатальны и столь же неотвратимы, как и страдания любого другого происхождения.

Нет ничего удивительного в том, что под давлением возможности этих страданий люди умеряют свои претензии на счастье. Как и сам принцип удовольствия под влиянием окружающего мира преобразуется в принцип реальности, в согласии с которым человек чувствует себя счастливым уже от того, что ему удалось избежать несчастья и преодолеть страдание, – когда сам принцип удовольствия оттесняется на задний план под влиянием необходимости избежать страдания. Размышления на эту тему учат нас, что решение этой проблемы можно искать множеством способов. Все эти способы родились в лоне житейской мудрости, и все были испробованы людьми. Неограниченное удовлетворение своих потребностей – это самая соблазнительная приманка соответствующего образа жизни, но вести такую жизнь – это значит ставить наслаждение впереди осмотрительности, и наказание за такую ошибку обычно не заставляет себя ждать. Другие способы, преимущественно направленные на избегание неудовольствия, подразделяются в зависимости от источника неудовольствия, на который направлен тот или иной способ. Существуют умеренные и крайние способы, односторонние и такие, которые действуют одновременно на нескольких направлениях. Добровольная самоизоляция, отчуждение от других людей – это самая разумная мера защиты от страдания, вызываемого межличностными отношениями. Мы понимаем: счастье, которого мы достигаем таким путем, – это счастье покоя. Самая лучшая защита от внушающего страх окружающего мира – это отвернуться от него, если речь идет об одном человеке. Существует, однако, другой, лучший путь – объединиться с другими людьми и, призвав на помощь современную технику, перейти в наступление на природу, чтобы подчинить ее человеческой воле. Тогда мы работаем вместе со всеми ради достижения счастья для всех. Но самые интересные способы защиты от страдания – это способы, с помощью которых мы стараемся повлиять на собственный организм. В конце концов, любое страдание есть не более чем ощущение, оно существует лишь до тех пор, пока мы его чувствуем, а чувствуем мы его благодаря определенному строению нашего организма.