Жить! Моя трагедия на Нангапарбат - Элизабет Револь

Итак, выбор горы для восхождения в этом году был сделан.

Моя история связана с историей Тома, а его история – с моей. Мы такие разные, однако в его жизни я слышу эхо своих вопросов и сомнений. Но я предпочитаю отвернуться и не вдумываться. В глубине души я чувствую, что больше не испытываю к Нангапарбат того энтузиазма, с которым относилась к ней раньше, и это меня пугает. Страсть исследователя сменилась скукой приговоренного? Я понимаю это, но я пленница.

Когда дома, в Дроме, я закрываю глаза, мысли уносятся к вершинам и я вспоминаю рождественские праздники, проведенные на склонах Нанги. И тогда я чувствую радость и желание снова пережить эти моменты, трудные, но волшебные – вдали от всего остального мира! Мне кажется, что вернуться туда еще раз будет правильно. Желание подняться на Нангапарбат зимой в альпийском стиле – это вызов самой себе, в котором и заключается смысл моей жизни.

15:24. Людовик: «Вертолет уже близко. Как ты?»

15:47. Эли: «Ничего. Очень хочу пить и есть. Спала 5 мин.».

15:50. Людовик: «Будут на месте через 30 мин. Десантируют спасателей».

Людовик: «Сможешь поймать веревку, которую тебе спустят, и удержаться на ней?» «На ней будут узлы “мертвый якорь” и карабин». «Подготовь свою страховочную систему».

Я отвечаю: «Нет, или только с карабином, я почти без сил».

Людовик: «Если не получится, вертолет попытается сесть. Или высадит спасателей».

17:02. Людовик снова присылает сообщение: «Ждем от тебя подтверждения. Спасатели на месте? Если проблемы, скажи, есть 3-й вертолет».

Но я по-прежнему ничего не слышу. Мне надоело ждать помощи, о которой твердят часами, а ее все нет.

Отвечаю: «Спасателей нет».

17:11. Людовик: «Ты их не видишь?» – «Нет».

17:14. Людовик: «Слышишь их? Туман? Они на месте».

«Никого. Туман. 3-й вертолет?»

Людовик спрашивает, слышу ли я их. Не знаю. Думаю, что нет. Не уверена. Уже час, как я вернулась в свое убежище. Все, что я слышу, – вой ветра на ребре Мазено, похожий на шум двигателя. На зимнем восьмитысячнике звуки сливаются в общий гул. Нет, это не вертолет, это ветер свистит в ушах. Не хочу снова напрасно надеяться.

Коммуникатор почти разряжен. Я должна экономить оставшиеся 3 %, потом коммуникатор перейдет в режим, когда доступен только вызов экстренных служб. Я больше не смогу отправлять и получать сообщения. Буду полностью лишена связи. Отправляю сообщение Людовику, чтобы предупредить его. Я знаю, он поймет, у него самого был такой опыт в горах.

17:23. «Скоро отключусь, телефон садится». Я не могу больше выносить бессмысленное ожидание! Мне кажется, что все эти переговоры ни к чему не приведут, все это какой-то обман. Сообщение я отправляю в полном отчаянии: хочу, чтобы Людовик сделал хоть что-то! Я уже ничего не понимаю.

17:40. Людовик: «Новый вылет завтра. Спасатели поднимаются. 6000 м. Палатка, еда, справа от хребта через 10 мин.».

Слово «завтра» звучит для меня как пощечина. То же, что и вчера, перед наступлением ночного ада. Ужасное слово. Я не смогу выдержать еще одну ночь ожидания! Я должна спускаться. Взять судьбу в свои руки. Должна выбраться отсюда сама. Сама спуститься с горы.

В долгие часы ожидания меня поддерживал робкий огонек надежды. Теперь он погас, осталось только отчаяние. Я не понимаю, что происходит и какой план у пакистанских спасателей. Почему мне велели спускаться, бросить Томека, если они не вылетели, если их до сих пор нет? Я целый день схожу тут с ума, меня терзают холод и чувство вины. А Томек наверху без сил, совсем один.

Уже двадцать четыре часа я жду здесь спасателей, которые должны забрать Томека. Я следовала всем указаниям, которые мне давали. Сделала все, что от меня требовалось. Томек больше не может передвигаться самостоятельно, и единственное, что меня успокаивает – мысль о том, что он очень сильный и дольше, чем кто угодно другой, может сопротивляться ужасному холоду. Он Мистер Нанга, он провел много ночей на ее склонах, выше 7000 метров. Но мне все равно трудно бороться с ужасом, который не отпускает меня с той минуты, когда Томек сказал, что больше ничего не видит.

А теперь все снова рушится. Как тогда, когда мы были на вершине. Я понимаю, что надежды дождаться спасателей здесь больше нет. Во мне крепнет уверенность, что я должна двигаться, что-то делать, спускаться самостоятельно. И делать это нужно немедленно. Это вопрос жизни и смерти.

Я не могу часами просто сидеть и ждать, ничего не предпринимая. И неважно, что говорят Людовик и пакистанские спасатели. Настало время взять все в свои руки.

Иначе я навсегда останусь на этой горе.

Прошло сорок восемь часов с тех пор, как мы решили продолжать штурм вершины, более двадцати четырех часов с тех пор, как я согласилась спускаться, держась как можно ближе к Томеку, то есть по маршруту Кинсхофера, вместо того, чтобы вернуться тем путем, которым мы сюда поднялись. И теперь я снова принимаю решение – идти дальше одной, навстречу ночи, несмотря на то, что я отморозила пальцы на ногах. Я спущусь, завтра утром вернусь в базовый лагерь и займусь спасением Тома! Людовик просит меня оставаться на месте, подождать еще, но я жду уже два дня в нечеловеческих условиях! Два дня Томеку очень плохо, два дня страдаю и я. Я знаю, чувствую, что должна бежать с этой горы. Здесь мне больше нечего делать.

Я больше не хочу чувствовать себя скорлупкой, затерянной в бескрайнем океане, которую волны и ветер бросают из стороны в сторону. Не хочу плыть без руля и без ветрил, не имея возможности хоть как-то контролировать происходящее. Теперь штурвал снова в моих руках. Я беру на себя ответственность за положение, в которое попала. Если с нами это случилось, значит, мы сами виноваты. Я должна была понять, что Томек отключился от реальности, общаясь с Богиней, погруженный в мрачные мысли, преследовавшие его еще в базовом лагере, сосредоточенный на своих духовных исканиях, гораздо более замкнутый, чем в предыдущие годы.

Надеюсь, что смогу спуститься и найти способ помочь ему. Я сделаю это, спущусь в базовый лагерь и, если проблема там, сделаю все, чтобы сдвинуть дело с мертвой точки. Может быть, веревочные перила тянутся и дальше? Выбора нет, я должна идти вперед!

Я следую своему инстинкту. Ночь будет длинной, но завтра утром я приду в базовый лагерь. Тревога исчезла. Чудовищные сорок восемь часов, которые я пережила, невыносимые воспоминания об ужасном состоянии Томека, о его голосе, лице, руках превратились в топливо, которое поможет мне покончить с мучительным вынужденным ожиданием, выбраться из ловушки и привести к нему помощь. Я должна попытаться выбраться из этого ада, из заточения на этой горе. Я должна двигаться, чтобы жить и выжить!

В моей голове наступила ясность, я гоню прочь призраки и отчаяние, которые терзали меня ночью. Я чувствую, что никто не придет сюда за нами, и если я хочу остаться в живых, то должна действовать сама. Я должна спуститься с горы и как можно скорее организовать спасение Томека. Ветер усиливается, сметает снег с ледяных склонов. Я направляюсь в базовый лагерь, это моя главная цель. Моя задача – двигаться, бежать от ужасов ночи, идти вперед, сосредоточиться на том, что я делаю. Не может быть и речи о том, чтобы я провела третью ночь под открытым небом и без движения. Я знаю, что не переживу этого. Я должна сражаться, чтобы выжить и вернуться к своему мужу. Я не могу бросить Жан-Кристофа, не могу допустить, чтобы он пережил такое. Я должна биться и вернуться с этой горы живой.