Приданое для Анжелики - Франсуа Деко

— Главная дорога ехать не надо, — пояснила тетка. — Кругом ехать надо. Объезд.

Что ж, Анжелика никуда и не торопилась. Пусть будет объезд.

Охотник приехал к посту на границе с Астурией быстрее, чем могла прибыть карета с Анжеликой. Он довольно быстро вычислил еще одного мужчину, которого интересовали те же кареты, что и его самого: с девушками внутри. Охотник стремительно пошел на сближение и через четверть часа принялся вызнавать все, что ему было надо. Адриан Матье, проторчавший в корчме у стоянки несколько часов, был счастлив поговорить хоть с кем-нибудь, да еще на хорошем французском.

— Не понимаю я вас, молодых, — подливая себе вина, вслух дивился Охотник. — Во Франции все говорят о скором разрешении разводов, а вы вешаете себе на шею отцовский каприз. Или вы ее любите?

— Упаси бог! — отмахнулся Адриан.

— Тогда что вы здесь потеряли?

Парень, прекрасно знающий, что говорит со случайным знакомцем в первый и последний раз, был откровенен.

— Инквизиция сожгла ее отца, отправила девчонку в монастырь, конфисковала имущество. Ну и кто поможет бедняжке?

Охотник сокрушенно цокнул языком.

— В опасные игры играете, Адриан. Жалость — худшая ловушка. Надеюсь, вы не собираетесь из жалости еще и жениться?

Парень заиграл желваками и заявил:

— Я намерен доставить ее в Париж.

Охотник хмыкнул, глянул на часы, вытер салфеткой губы и попрощался. Продолжать знакомство не имело смысла. Он узнал все, что хотел, а время уже вышло.

— Успехов, Адриан.

Охотник уже понимал, что карета с Анжеликой Беро здесь не появится. Извозчики, ездящие на такие расстояния, часто попутно занимались контрабандой и, само собой, подобные посты объезжали стороной. Падре Хуан, никогда прежде не заказывавший ликвидацию людей, как и всякий новичок, не учел деталей, не видимых снаружи.

Охотник новичком не был, а потому знал, что карета на главную дорогу уже не вернется. Извозчик станет объезжать все посты, сбрасывать один груз, принимать другой. Так будет по всей территории Испании и, как минимум, в приграничной зоне Франции. Иголка упала в стог сена.

У Анжелики Беро было два пути: послушно доехать до монастыря или попытаться добраться до Парижа. После разговора с Адрианом Охотнику стало ясно: семья Матье примет ее в том или ином качестве. Девушка должна была это знать. Вряд ли она предпочтет убить четыре лучших года своей жизни.

Значит, Париж.

Предсказать, по которой дороге Анжелика будет добираться до Парижа, было нереально. Слишком уж многое зависело от неспокойной политической жизни провинций. Поэтому Охотник зашел по одному из известных ему адресов, отправил депешу Аббату и выехал в Нижние Пиренеи. В Париже люди Аббата примут девушку и без него. Ему следовало исключить случайный просчет, если Анжелика струсит и на все четыре года примет судьбу послушницы.

Конвент кипел страстями. Очень уж дурными были новости с фронта. Революционные войска сражались плохо. Стоило кому-то крикнуть «Измена!», и вчерашние подмастерья, имеющие полное революционное право на это, бросали оружие и бежали. Каждый офицер был для них аристократом, значит, роялистом и, разумеется, тайным пособником пруссаков.

Теперь войска антифранцузской коалиции отделял от Парижа только Аргоннский лес. Исход кампании зависел от того, кто первым займет проходы через него: новый главнокомандующий Дюмурье или герцог Брауншвейгский.

Единого ответа на вопрос «что делать» не было. Монтаньяры, сидящие на левых скамейках, винили во всем тайных роялистов. Бриссотинцы, расположившиеся справа, проклинали затянувшийся произвол санкюлотов. Умеренные, как и всегда, старательно избегали всякой ответственности и призывали враждующие фракции к согласию.

В такой обстановке утром 2 сентября 1792 года и поползли слухи о том, что пруссаки уже взяли Верден — последнюю крепость на пути в Париж. На самом-то деле никто еще и не мог знать, что там произошло.

Посыльные Аббата двигались быстрее, чем гонцы конвента. По его расчетам выходило, что если Верден и будет взят пруссаками, то не ранее вечера. Но затягивать не стоило. Случись пруссакам проиграть, и Париж успокоится, а момент будет упущен.

Вскоре слухи о падении Вердена и заговоре арестованных роялистов достигли нужной степени накала. Тогда-то секция Пуассоньер и призвала немедленно осуществить скорое правосудие над всеми злоумышленниками, заключенными в тюрьмах и монастырях.

Разумеется, к этому все уже было готово. Аббат получал сводки каждые четверть часа.

«Монастырь кармелиток и семинария Сен-Ферми: священники, не присягнувшие республике, ликвидированы».

«Тюрьма Лафорс: заключенные аристократы оказали сопротивление. Ликвидированы».

«Монастырь Сальтпетриер: воспитуемые проститутки ликвидированы полностью».

«Тюрьма Консьержери: заключенные ликвидированы».

«Монастырь бернардинцев Бисетр: все ликвидированы».

«Шателэ: ликвидированы все».

Работа была поставлена просто. Имя вчерашнего подозреваемого, наивно полагавшего, что его дело будет рассматриваться в суде, удостоверяли. Потом его выводили во двор, ставили на колени и стреляли в затылок. Иногда — в лицо.

Конвент был в растерянности. Многие депутаты искренне и гневно рассуждали о заговоре, о необходимости самозащиты, но никто не думал, что коммуна воспримет это как приказ к немедленному действию. Но главное, что стало предельно ясно: исполнительная власть не контролирует ровным счетом ничего.

Инспектор тюрем Гранпре сумел пробиться к Дантону лишь к одиннадцати ночи и получил от министра внутренних дел республики прямой и ясный ответ:

— Мне плевать на заключенных.

Понятно, что довольно быстро пороховых зарядов стало жалко, и «скорое правосудие» превратилось в банальную резню. Один убивал пятерых, другой десятерых, а некто Россиньоль так и вовсе, по слухам, прикончил аж шестьдесят восемь человек — все священники.

Аббат, дорожащий образом своих людей, сидящих в конвенте, послал Робеспьера к мэру Парижа Петиону с требованием остановить беззаконие.

Тот сказал ровно то, что и должен был:

— Это не в силах человека.

Точнее было бы сказать, что это не в силах мэра Петиона. Процесс набирал силу. Совет общественного управления столицы уже известил своих братьев в департаментах страны, что «дикие злоумышленники», заключенные в тюрьмы Парижа, умерщвлены, и требовал немедленно последовать этому доброму примеру.

Провинциальные коммуны должны были поддержать почин хотя бы потому, что списки подозреваемых составлялись именно ими. Одним махом устранялись не только те люди, которые имели неосторожность усомниться в уме руководителя какой-нибудь секции ткачей, но и другие, еще имеющие что-то за душой, особенно зерно и фураж. Армии было нужно и то и другое.