Полдень, XXI век, 2008 № 12 - Николай Михайлович Романецкий

крутился под ее ногами. Будь она килограммов на двадцать тяжелее — могла бы и до смерти забить, не понимая, что делает.

Когда тычки и удары прекратились, он еще немного полежал без движения и разогнулся, услышав плач. Лусинда сидела совсем рядом, обхватив растрепанную седую голову руками и затолкав в рот угол платка, будто боялась рыдать в его присутствии в полный голос. Умберто поднялся, приблизился к ней, опустился рядом.

Утешальщик из него во все времена был никакой. Солдат, любовник, муж, работник, отец — куда ни шло, но врачеватель ран душевных? Умберто потрогал языком разбухшую губу, сплюнул кровь. Какие мелочи, в самом деле! Протянул руку, обнял высохшие плечи Лусинды. Та вздрогнула, но в следующее мгновенье привалилась к нему, будто к взаправдашнему мужчине.

«Тише, Лусинда, успокойся! — забормотал он, осторожно проводя ладонью по ее редеющим волосам. — Вот увидишь, он вернется. Я сам за этим прослежу… Все мужики одинаковы: при ходит время, и будто порох в заднице пыхнет: надоело, свалить бы куда подальше — мир посмотреть, на корабле поплавать. Еще хлебом нас не корми — дай из ружья пальнуть или мечом помахать! А потом снова тепла хочется, еды домашней, бабью подмышку понюхать… Вернется твой Питер, никуда не денется! Старый придет, больной насквозь, толстый… Придется ему тебя на руках таскать целыми днями, ждать, пока подрастешь! И с ложки тебя кашей ему придется кормить, и пеленки за тобой застирывать!..»

Он бормотал ерунду, первое, что приходило в голову и Лусинда вздрагивала от всхлипываний все реже, как будто засыпала. Умберто все продолжал говорить, и продолжал гладить ее по голове, и продолжал думать: «Наверное, самая правильная мужская привычка — привычка возвращаться домой. В Складку или не в Складку — дело десятое. Просто — каждый раз возвращаться домой..»

ЮЛИЯ ФУРЗИКОВА

Весна

Рассказ

Разувшись, Татьяна рассматривала правый ботинок — ей показалось, что он протекает. Половину короткого пути от трамвайной остановки до дома пришлось шлепать по мокрой снеговой каше, совершенно пагубной для обуви. Таня ненавидела мокрую и хмурую погоду конца марта, когда, выйдя на полчаса на улицу, потом столько же отчищаешься от грязи. А где еще нет грязи, веселыми фонтанчиками брызгающей с подошв на брюки, там озера воды на дорожках, окруженных коварным проваливающимся снегом. Убирают снег только в центре, и не потому, что улицы все пустеют, всегда так было. Действительно, зачем мучиться? Сам сойдет через неделю-другую. Ладно, она дома. А почему Сергей ее не встречает, как всегда?

— Сережа! Ты занят?

Мальчик сидел перед своим столом, на котором громоздился старый монитор и валялась, тесня клавиатуру, стопка не слиш ком новых книг. Таня хотела уйти, но он развернулся к двери и улыбнулся. Улыбка получилась такой, что Таня сразу прошла в комнату, старательно давя в себе ожидание беды.

— Что случилось? — спросила она сдержанно.

— Ничего не случилось. Все закономерно, как должно быть — Сергей уже не улыбался, а сосредоточенно рассматривал свои худые колени под поношенными брюками. — Вчера я еле-еле взял интеграл, паршивый интеграл для контрольной второго курса. Я его два часа брал! А сегодня понял, что функции Грина не помню! Я Фихтенгольца читал как первый раз в жизни! Все. Конец последнему заработку и… вообще.

Ну что же, подумала Татьяна, не так уж много мы зарабатывали на контрольных, которые Сергей решал для бездарных студентов-заочников, стремившихся получить корочки любой ценой. С тех пор как он начал выглядеть слишком несолидно для репетитора, все его заработки — чистые слезы. А репетиторством не займешься через подставное лицо. Да проживем мы без этих контрольных… только разве в этом дело?

— Ну что теперь, — сказала она, стараясь говорить ровно. — Все так все. Мы ведь правда этого ждали и с голоду не помрем Вот лучше покорми меня, а? Я голодная.

— Если я не уйду сейчас, я никогда от тебя не уйду.

Это было что-то новое.

— Глупости какие, — сказала Татьяна, чувствуя, как внутри что-то оборвалось. — Что еще выдумал? Куда собрался?

— Уйти я могу только в приют, — сообщил он, по-прежнему не глядя Тане в глаза.

— Сережка, ты чего… Это у тебя комплексы начались. Ну, так и должно быть, конечно. Но ты же должен это понимать? Ты ведь помнишь, что такое комплексы подростка? А если бы ты заболел нормальной болезнью, ты бы запретил за тобой ухаживать? А если бы я заболела?

— Это не нормальная болезнь.

Оба замолчали, о некоторых вещах лучше не говорить совсем.

— Я скоро стану беспомощным. Так и буду на тебе висеть — малышом, потом грудничком. Как ты будешь со мной справляться? Работу бросишь?

— Не надо, — сказала Таня. — Видно будет, что с тобой делать. Даже если младенца запирать одного дома, это все равно не хуже, чем в приют отдать. В общем, глупости это — загадывать наперед. Пойдем на кухню лучше, я правда есть хочу как лошадь.

Сергей покачал головой, усмехнулся и встал. Он все еще был выше маленькой Тани, вернее, это она была ниже — не выросла в детстве.

— Пойдем, — сказал он. — Самое плохое, что я уже сам не хочу никуда уходить. Мне страшно уйти из дому, от тебя, понимаешь? Не как глупому подростку, а как маленькому мальчику страшно. Я почти ревел сегодня, когда понял, что не могу читать свои книжки. Всю жизнь читал их вместо беллетристики, а теперь мне не интересно. А после стал вспоминать, как называется такая психическая регрессия, и не вспомнил. Ведь был же какой-то специальный термин?

— Я тоже не помню, — сказала она. — А большинство людей вообще живут всю жизнь без высшей математики и вовсе не страдают от этого.

На кухне, несмотря на изрядно ободранную мебель, было чисто, уютно по-семейному. Бабушкина кухня, даже полотенца сохранились.

— Я борща наварил. Садись, сейчас быстренько подогрею. А то ведь скоро уже, наверно, и готовить разучусь.

— Подумаешь, что я, еду никогда не варила? Зато сейчас у меня каждый день праздник, оттого что я все хозяйство на тебя скинула. Ты же золотой мужик, Сережка.

Не мужик я уже, подумал он, наливая в тарелку действительно вкусный борщ — не украинский, кубанский, без уксуса и по всем правилам сваренный, как когда-то бабушка варила и его научила, презирая предрассудки о женских и мужских занятиях. Может быть, и золотой, но не мужик, в том-то и дело. И разговор этот, не мужской, пустой, выматывающий, вообще не стоило затевать. Уж если уходить, так просто можно оставить