Полдень, XXI век, 2008 № 12 - Николай Михайлович Романецкий

теплынь. И славно пахнет проснувшейся землей. Он представил, как весенний ветер пополам с железнодорожными запахами влетает в окно вагона, как плещет минералка в стакане в такт ритму пути. Вдруг они правда завтра уедут? Снова набежала каникулярная легкость, когда время принадлежит тебе и день впереди, все угрызения совести забылись, будто их не было. Он же в самом деле не виноват. Сейчас он купит продуктов вернется домой, почитает. Сергей от души пнул банку из под пива, целясь в щит с милым изображением исполинского комарика (не попал). Остановился поглазеть у киоска. И почувствовал большую руку на плече.

— Мальчик, ты почему один? Где ты живешь?

Кровь на секунду ударила в голову, заложила уши ватным звоном. Его держал за рукав немолодой уже дядька. Одежда обычная, ни формы, ни белого халата.

— Что вам нужно?

— Нельзя одному гулять. Пойдем…

Вырваться и бегом… Сергей резко присел, но держали его умело. Резануло ощущение беспомощности. Забыл уже. каково это, когда ты маленький? Злость разогнала остатки оцепенения, но руки, державшие его, были в несколько раз сильнее. Не вы рваться, даже толком не дотянуться до физиономии. Он со всей силы пнул врага в коленку, рванулся в сторону. Вырвешься из такой лапы, как же… Сергей снова дернулся, уходя от удара по лицу, но безжалостную руку перехватила другая. А его держали все так же цепко.

— Прекрати, Павел!

— Пинается, сопляк!

— Сказал, перестань. Пошли, пацан.

Теперь Сергея держали сразу двое.

— Пустите! Что я вам сделал? — закричал Сергей. Не надо притворяться маленьким мальчиком, когда ты и есть мальчик.

Разберутся, не переживай. Родителям твоим сообщат.

Его втолкнули в стоящий за углом белый микроавтобус с красной жирной полосой и красным крестом. Здесь, кроме водительского, впереди были оставлены еще два кресла. Задняя часть машины была отгорожена прозрачной перегородкой, сидения и лежанки оттуда убраны. Вдоль стен шли жесткие детские скамеечки, на которых съежились мальчишка и девчонка. Сергей дернул плечом, сбросил наконец чужую руку, шагнул в узкое пространство. Если бы не хлопал ушами, как осел, можно было раньше заметить… Хлестнула такая жгучая досада на свою глупость, на детское легкомыслие, что Сергей с размаху двинул пяткой по стеклу — то хоть бы дзенькнуло. Аварийные выходы и выдергивающиеся шнуры здесь не предусматривались. Оглянулся на закрывшуюся за ним дверь — на него даже не смотрели. (Нравились, сволочи, вдвоем с одним мальчишкой. Машина дернулась вперед, Сережа, чтоб не упасть, с ненавистью присел на неудобную скамейку. Сквозь закрашенные стекла даже не было видно, куда их везут. Еще была беспомощная злость и тупое удивление — как же так, только что был свободен. И обида, недоумение — почему я? И домой, к Танюшке, хотелось ужасно. Но уже обрушилось, как удар подушкой, понимание, что остаток жизни он проведет в заключении, в приюте со специальным медицинским режимом. Он живо представил картинку, которую последние месяцы старательно отгонял: спальню, тесно набитую убогими кроватями, — и уж оттуда-то его не выпустят, можно не волноваться; глумление санитаров, ежедневные обязательные никому не помогающие процедуры. Хуже психушки. Уж лучше бы тюрьма, чем больница. Никогда не вернется, не увидит больше Татьяну Даже не попрощался. Не дожил, не доиграл, не дочитал «Гарри Поттера»… Разве что Тане еще разрешат к нему приехать. Не может же она его бросить.

Сохранившейся частью взрослого сознания Сергей не верил, что они с Таней еще увидятся.

— Паскудная работенка, — сказал один патрульный другому. — Уйду я, Павлик, к черту.

— Куда ты уйдешь? Кто тебя отпустит? Разве что в труповозы.

— Лучше в труповозы, чем детей ловить.

— Да ничего с ними не будет. Отпустят. Ну, подумаешь, анализ сделают. Ну, родители ремня дадут, когда штраф заплатят. Родители сами виноваты, было же предупреждение.

— А те, которых не отпустят?

— Те — не дети. Брось, Толька. Сдадим эту партию — и конец нашей смены, потерпи.

— Не дети? Да ты смотрел когда-нибудь им в глаза?

Говоря это, он сам пристально смотрел в глаза Павлику, потом отвернулся и стал смотреть в окно прямо сквозь зеленую занавесочку. Машину трясло на ходу.

— Я бы того, кто додумался внедрить плазмиды в вирус… не прикончить, и не заразить, нет. Назначить бы его на нашу должность, вот что. До конца его дней.

— Может, это и не злой умысел был, мы же не знаем. Это же все, в общем, закономерно. Когда пытаются нарушить законы природы, рано или поздно за это получают. Захотели вечной молодости — получите свою молодость. Заменили ген старения — вот вам пандемия. Вот и все шуточки с господом богом. Он и сам известный шутник.

Несколько минут они молчали. Анатолий по-прежнему смотрел в окно.

— Что поделаешь, — сказал Павел. — Жестоко, но необходимо. Пожалеешь одного — пострадают сотни.

— Конечно. Статистика. У нас всегда статистика. Люди — дело десятое.

— Что ты болтаешь. Разве можно не изолировать чумных, — вмешался шофер. — Даже в средние века и то какие-то меры принимали.

— Если комары переносят вирус, много ли толку людей изолировать?

— Много. Да и только ли комары? Если бы ты был уверен, затычки бы в нос не вставлял.

Анатолий некрасиво усмехнулся и схватился за нос, выковыривая биофильтры.

— Подумаешь, затычки, — сказал шофер. — Самоуспокоение, и то дутое. Рот же не закрываем.

— Дурак, — сказал Павел. — Ладно, перестань. Хлебнешь, пройдет.

— А есть?

Павел самодовольно хлопнул себя по груди, за отворотом куртки булькнуло.

— Дай сейчас.

— Да ты что! Унюхают… Говорю, потерпи. Что на тебя нашло! Детишки как детишки, много ли больных? А родителям полезно шлепка дать, чтоб знали, как детей выпускать без надзора. Скоро вообще гулять запретят. Лето на носу, клещи, комарики. Гнилое самое время. Как весна в этом году рано, уже и снега совсем нет. И комарики-то мутируют, никакие репелленты им не нисаны.

— Откуда ты знаешь, что это просто детишки? Как же, помню твой критерий: если орет «полундра» или «оборзели», то наш ровесник. А если «фиолетово» и не знает про дедушку Ленина, нормальный ребенок. Ага, и еще читать не умеет. А сам-то ты как орешь? А если у него поворотный возраст двадцать пять? Или если он просто молчит?

Анатолий повернулся, чтобы взглянуть на детей. Маленький мальчик смотрел на него с наивной смесью доверчивости и страха. Девочка не смотрела ни на кого, размазывала слезы грязным рукавом куртки. Мальчик, которого взяли последним, сидел. вытянув ноги и привалившись к стенке, полуопустив веки. Почувствовав взгляд из-за прозрачной перегородки, он слегка повернул голову и встретился с Анатолием глазами.

Они как раз остановились у перекрестка. Анатолий