И белые, и черные бегуны, или Когда оттают мамонты - Алексей Чертков

Американцы не стали складывать все яйца в одну корзину. Они проводили исследования по созданию передовых технологий в разных направлениях, чтобы добиться господства в воздухе, на воде, под водой, на земле и… под землёй. После капитуляции фашистской Германии штатовские военные подвергли атомной бомбардировке японские города Хиросиму и Нагасаки. Последствия применения данного оружия оказались катастрофическими для существования цивилизации. Зачем надо было спустя три дня сбрасывать вторую бомбу на Нагасаки, если и после первой бомбардировки 9 августа 1945 года военным не составляло труда убедиться в эффективности смертоносного оружия? Япония была раздавлена, и, чтобы доказать это вооружённым фанатикам, не обязательно было уничтожать ещё один мирный город.

После сброса «Малыша», содержащего 64 килограмма урана, американцы зафиксировали движение тектонических плит. Вот здесь они и решили апробировать методику изучения геологических пластов, расположенных в подповерхностной области земли. Объекты для чудовищного эксперимента были выбраны не случайно – Хиросима располагалась на шести небольших островах, а Нагасаки, «маленький Рим» Японии, – на западе острова Кюсю. Тем самым при благоприятном для агрессора стечении обстоятельств можно было наблюдать последствия тектонических сдвигов, а именно уничтожение целого острова, или сделать расчёты для последующих глобальных экспериментов.

Тем временем на побережье Северного Ледовитого океана заработали лаборатории, фиксирующие колоссальные движения земной коры в результате двух атомных взрывов. Они же и установили наличие недровых запасов ценнейших месторождений, расположенных на Крайнем Севере СССР. После обработки полученной геологической информации и подтверждения запасов нефтегазовых подземных хранилищ, золотоносных жил и алмазных трубок американцы стали настойчиво добиваться получения концессии на разработку этих привлекательных регионов. Все последующие сценарии по ослаблению и развалу советской империи – это сценарии, направленные на овладение богатствами, хранящимися в её недрах.

А что же станет с Европой? Уйдёт в небытие её былое промышленное могущество, захиреет сталелитейное производство, иссякнут рурские угольные копи, европейцы станут питаться генно-модифицированной отравой. Старушке Европе придётся ставить неутешительный диагноз: «клиническая смерть». Она превратится в цивилизационный отстойник стареющих генов, а открытие границ для чернокожих рас принесёт на землю Моцарта и Рафаэля криминал и терроризм. Европа всё больше и больше будет напоминать огромный дряхлеющий музей под открытым небом.

В годы Второй мировой войны Штаты с блеском осуществили свой грандиозный стратегический замысел: они вновь воевали на чужой земле, усовершенствовали военные технологии, поспели к разделу разорённой Европы. Но самое главное – они внушили усатому Сталину идею, что главная угроза коммунистическому режиму исходит со сторону западных границ советского государства. Между тем антисоветизм успешно насаждался по другую сторону океана и стал одной из основных доктрин американского государства.

Но всё это случится намного позже. А пока сельские жители отдалённых улусов ломали голову над тем, почему зарубежные подводные лодки без всякого стеснения всплывают у них чуть ли под носом, в устьях северных рек.

Стоит только чуть повернуть школьный глобус по часовой стрелке, как обнаружишь, насколько близко расположены две страны – СССР и Америка. Каких-то 86 километров Берингова пролива разделяет два соседних материка. Опытному путешественнику пройти их за два перехода не составит большого труда. И ходили же! Иногда кто-то бежал туда в поисках лёгкой доли, бывало, случайно выходили к аляскинским берегам, заблудившись в пурге и ненастье. Но в основном люди побаивались отправляться в опасное путешествие, не зная, кто и как встретит их на том далёком берегу. Время от времени вспыхивали споры относительно «Плана Харримана» о строительстве железнодорожной паромной связи между Северной Америкой и Евразией, которая по замыслу инженеров как раз и должна была проходить по колымской и чукотской местности.

«Эх, Катька, Катька – немчуровская бабёнка! Продала за гроши русскую Аляску и Алеутские острова. Вряд ли прижимистая немка-царица сделала это по глупости. Как бы изменилась геополитическая карта мира, если бы мы по-прежнему владели этим северным штатом, а советские пограничники теперича стояли у канадских рубежей!» – так примерно размышлял долгими зимними вечерами седовласый Алексей Захарович, главный бухгалтер колхоза «Турваургин», разглядывая при тусклом свете керосиновой лампы накопившиеся за несколько лет заморские экспонаты. Он даже не мог предположить, насколько близки к истине сделанные им умозаключения. В единственном заблуждался старец: не Екатерину Великую следовало ругать за продажу Русской Америки, а самодержца Алексашку Второго.

Холода снова сковали реки, снега окутали леса и дороги. Старик вглядывался сквозь заледенелое стекло в бушующую на дворе метель – не объявится ли какой путник? Но пурга начисто замела еле приметную тропинку к его избушке. В такие дни, казалось, даже звёзды зябко поёживались на небе и прятались от людских взглядов за облака до лучших, тёплых времён.

Бухгалтеру ничего не оставалось, как ждать весны, весёлого половодья, когда зацветёт в округе нежными робкими красками бархатный ковёр сендухи. На сопках и в оврагах проклюнутся фиолетовые подснежники, набухнут почки на карликовых берёзках, распустятся клейкие листочки долгожданной вербы. Ждать ему предстояло ещё ой как долго! Пока же старик лишь смачно покрякивал, прихлёбывая крепкий чай с брусничным листом из закопчённой кружки. Он набил трубку махоркой, раскурил её, пустил в потолок курчавую струйку едкого дыма и стал настороженно вслушиваться в завывания ветра, доносящегося со двора.

– «Аспидный»! «Аспидный»! Вызываю «Аспидный»! – надрывался радист, безуспешно пытавшийся наладить связь с затерянным в скалах аэродромом.

Могучий Ил-2 грязно-зелёной окраски, без бортового номера и красных звёзд на фюзеляже и крыльях, как слепой котёнок, кружил над ощетинившимся побережьем.

– Где же он спрятался, япона мать?! И почему молчит? – чертыхался командир экипажа секретного Ила. – Штурман, проверить координаты! Мы должны быть над ВПП, а её не видать!

– Сто раз уже проверял, Михалыч, ты же знаешь. Этот «Аспидный» как сквозь землю провалился! Или его волной смыло? – строил догадки Васягин.

На его долгом лётном веку такое ЧП случилось впервые, чтобы аэродром так запросто взял и исчез, как будто его здесь никогда не было. Но факт оставался фактом – никто на земле не отзывался на их призывы.

– А ты в сто первый раз проверь! – не унимался командир. Хотя ему, как никому другому, было понятно, что дело не в ошибке опытного штурмана.

– Командир, смотри! – второй пилот вытаращил глаза на приборы, стрелки которых забились в бешеной истерике и начали с огромной скоростью вращаться.

– Кажись, отлетались, – последние слова штурмана утонули в шуме взревевших двигателей.

Самолёт в последний раз нервно бултыхнул крыльями, тщетно пытаясь найти в воздухе хоть какую-нибудь точку опоры, и свалился в штопор. Удар многотонной машины о скалы был ужасающей силы. Сухожилия, мышцы, сцепляющие тело Васягина, рвались, как тонюсенькие ниточки. Хруст костей. Боль. Одна большая во всё тело боль. Каждой клеточкой своего организма штурман ощущал, как его внутренности разрываются на всё более мелкие и мелкие частицы, многократно умножая нечеловеческие страдания. Кричал ли он? Стонал ли он? Звал ли кого-то на помощь? Наверное, да, но он не понимал этого. Заглянув смерти в глаза, штурман оставался свидетелем гибели своих товарищей. Лучше бы не видеть всего того, что произошло с рухнувшим самолётом, другими лётчиками, но Васягин был в сознании и, как документалист, фиксировал их гибель.