Одуванчики в инее - Маргарита Зверева

– Коррекционный интернат номер тринадцать, – охотно поведал Мирон. – Для умственно отсталых детей. Так что ты со мной поаккуратней! У меня диагноз есть, могу выкинуть что-нибудь несуразное и опасное.

Я растерянно осмотрел его еще раз, но не обнаружил явных признаков психопата.

– И… и почему ты тогда здесь? – робко пролепетал я, хотя уже знал ответ.

– Сбежал, конечно! – прикрикнул Мирон и ударил кулаком по матрасу. – Что мне там сидеть? Ты хоть раз был в интернате? Хоть в коррекционном, хоть в обычном?

Я стыдливо покачал головой. Знал бы он, что я даже в школе редко бываю, он, наверное, придушил бы меня на месте.

– Ну вот и молчи! – разошелся Мирон, хотя я и так молчал. – Ни одно здравомыслящее существо не может жить в таком заведении!

– Ты же сказал, что это был интернат для умственно отсталых…

– И что, ты хочешь сказать, что умственно отсталый человек не может быть здравомыслящим? – нахмурился он.

Я сглотнул слюну. Я уже сам не знал, что мне следовало думать и говорить.

– Некоторые узники, конечно, ничего толком не соображают, – задумался вдруг Мирон. – Наверное, так и лучше. А то все ссылают тебя в психушку на воспитательные меры и ссылают, и поди взбунтуйся, сразу тебе двойную дозу яда вколют…

– Тебя в психушку ссылали? – просипел я.

– А то! Это там у руководства этого тараканьего за милую душу… Косо посмотрел на директора – хрясь тебя на недельку в отпуск. Мы туда конвейером поступаем.

Я до неприличия долго пялился на него. Вопросов возникало так много, что хотелось молчать. Но так я тоже не мог.

– И как же тебе удалось сбежать?

Он дернул одним плечом, протянул руку к моему рюкзаку, достал из него яблоко и с хрустом надкусил его.

– Взял и сбежал, – сказал он с полным ртом. – Дверь запереть забыли на ночь. Все, как в книжках.

Я книг о тюремных побегах пока не читал и поэтому не мог себе представить, как такое обычно происходит.

– Потом долго пробирался в город, а тут повстречал пса бездомного, который меня сюда и привел, – бодро рассказывал умственно отсталый беженец.

– Мистера Икса? – догадался я.

– Ага, – расплылся в серой улыбке Мирон. – Хорошая собачара.

Кости мои начали ныть, и я встал и прошелся к окну. Закат бросал последние розовые лучи через век немытые стекла, и почти во всех окнах уже горел свет. Посреди двора стоял Мистер Икс и лаял неизвестно на что. Вскоре окно Захаркиных дребезжа распахнулось и голова тети Юли начала истошно на него орать.

– И давно ты в интернате живешь? – спросил я.

– Жил, – поспешил поправить меня Мирон. – Не могу сказать, что очень уж давно. Три-четыре года там отсидел, наверное. И жил бы и дальше, если они не зашли бы слишком далеко.

– Кто они? – повернулся я снова к нему и черноте.

– Руководство, конечно, – сморщился Мирон. – Они сказали, что мама моя умерла от… от… спилась, в общем, – вынудил он произнести себя в конце концов.

– А это не так, – умозаключил я, побоявшись повысить голос в конце предложения.

– Разумеется, нет! – гневно закричал Мирон и отбросил недоеденное яблоко на пыльное одеяло. – Кому такой бред вообще в голову может прийти?! Скорее косуля льву хребет перекусит! Нет и нет, конечно!

Он вскочил, расплакался и выбежал из комнаты с развевающимися лохмотьями. Я в растерянности затих у подоконника. Через пару мгновений он вошел уже совершенно спокойный и гордый.

– Они специально эту сказку сочинили, чтобы безнаказанно избавиться от нее, – поведал он мне и снова сел на матрас.

– А зачем им было избавляться от твоей мамы? – осторожно поинтересовался я.

– Чтобы отдать меня другим людям, – мрачно процедил Мирон и затеребил небольшую подвеску, висевшую на шнурке у него на шее. – Это все было заранее продумано. Все! Сначала они вынудили мою маму сдать меня в детдом. Лишили ее работы, стали посылать ей дурных знакомых, которые мозги ей запутывали… Вот она и начала себя странно вести. Они ей вообще что-то в стаканы подсыпали, когда они сидели на кухне! Она никогда не пила, понимаешь?! Никогда!

Он приподнялся и грозно всмотрелся в меня, и я быстро закивал. Подоконник все больше впивался мне в спину.

– А они ей подмешивали что-то! Вот она и сошла немножко с ума. Сама не знала, что делала, когда привела отдавать меня. – Голос его снова задрожал, и я уже приготовился к тому, что он сейчас убежит, но он остался. – Я ей кричал: «Мама, мама, опомнись, ты что делаешь!» А она вообще на меня не смотрела… Даже не смотрела…

Он затих и уставился в край столика с таким остервенелым и несчастным выражением лица, что мне показалось: он должен одновременно разреветься и разнести этот столик вдребезги. Мы побыли в тишине.

– И кому же они хотели тебя отдать? – спросил я через некоторое время.

– Каким-то там, – фыркнул Мирон, хлюпнул носом и утер его рукавом. – Я так себя вел, что меня вернули обратно, конечно. Два раза пытались отдать кому-то, чтоб не сказать продать – а дело было именно так – потом успокоились. Только чаще в психушку отправлять стали. Не получилась сделка! Ха!

И он высунул мне язык, словно это я пытался отобрать его у мамы и втюрить чужим людям. Мне хотелось спросить, почему он был так уверен, что его мамой манипулировали, но решил, что это будет нетактично и предательски с моей стороны. Мне вон тоже никто не верил, что папа спасает мир на дне океана.

– А потом взяли и убили ее, а всем рассказывают, что это она спилась, – продолжил Мирон. – Спилась, спилась – и никто больше ничего не спрашивает. Ну как может кто-то не спиться в нашем захолустье лягушачьем? Ясное дело, спилась так спилась… И никаких вопросов!

– А зачем им надо было убивать твою маму? – тихо спросил я и поежился.

– Да потому что она меня забрать хотела! Понятно же!

– И почему им было бы не отдать тебя просто, раз уж тебя продать не получилось?

Мирон ударил себя ладонью по лбу, размазав тем самым грязь в новый узор.

– Непонятливый ты, как дятел, Воробей! Тебе всегда сначала череп об ствол разбить надо, перед тем как прозреть? Они же немерено денег за содержание каждого звереныша в их питомнике от государства получают! Главное, чтоб никто случайно не помер. А так… Хотя даже если кто-нибудь и помрет, не беда. Напишут, что захлебнулась маленькая дурында своими же слюнями, и руки чисты.

Я так сильно сжал кулаки, что ногти больно врезались в ладони. Ноги ныли, а за окном уже совсем стемнело. Ночник скупо освещал разъяренную рожицу Мирона, смотревшего на меня с каким-то вызовом. Я прошел к нему и опустился рядом на матрас.

– И мама твоя часто к тебе приходила? – спросил я.

Он вгрызся в свои ногти и опустил взгляд.