Латвия моей судьбы - Светлана Владимировна Ильичёва

Александр Веиньш. Отца его, железнодорожника, немцы повесили как диверсанта. Вот с этим Александром мы решили выпустить листовку о победе Красной Армии в боях под Москвой. Сделали набор текста, оттиснули его. Этот оттиск попался кому-то на глаза. До сих пор не знаю, кто донёс тогда на меня. Увезли в СД, там пытали, хотели узнать мои связи. Бросили в подвал. Продержали две недели. Затем перевели в одиночную камеру Центральной рижской тюрьмы. Эти факты упоминаются в книге «Шаги во тьме» Ф. Рекшня и А. Талциса, вышедшей в издательстве «Лиесма» в 1970 году. Я был связан с партизанским отрядом «Разгром» через моего двоюродного брата Василия Кириллова, разведчика. Когда меня арестовали, и я понял, что именно за листовку, то обрадовался: значит, связь с Василием немцам не известна. И моя мать быстро нашла ему другую явочную квартиру. Василий, выполняя опасные задания, всё-таки дожил до победы, он погиб в 1947 году от рук «лесных братьев». Но тогда, в сорок втором, мы жили на волосок от смерти. Меня, например, спас только возраст, молод был слишком. Никогда не забуду неких Строда и Табакса, предателей латышского народа, которые допрашивали меня ещё в СД. Четыре месяца, проведённые в одиночной камере, ничего не дали моим мучителям. Они, видно, поняли, что я случайная фигура, сопляк, который ничего не знает. И перевели в общую камеру. Правда, и там у оккупантов были свои приёмы. Втолкнут в камеру будто бы пленного и даже в форме Красной Армии, он и старается кого-нибудь разговорить. Один коммунист (потом его расстреляли) предупредил меня: «Ни с кем не разговаривай». Спасибо ему.

Я тоже не надеялся выйти живым. Когда в один из дней сорок третьего года нас, заключённых, как дрова побросали в «чёрный ворон», мы, лёжа под грудой живых тел, были уверены: едем на расстрел. Оказывается, везли в Саласпилс, в концентрационный лагерь. Был февраль. Стояли холода. Леса ещё не было. Это сейчас, чтобы попасть в Саласпилсский мемориал, надо идти лесом. А тогда рядом с лагерем рос маленький сосняк, и горизонт был отодвинут далеко-далеко. Никогда не забуду, как горели в Румбуле костры по ночам, и мы издали видели их пламя, а ветер доносил жуткий запах горящих трупов. Было это уже в сорок четвёртом. Тогда фашисты пригнали из Чехословакии пятьсот еврейских семей, и перед расстрелом по ночам их заставляли выкапывать из земли трупы людей, погибших в рижском еврейском гетто, и сжигать их. Гитлеровцы заметали следы. А Саласпилс им нужен был для того, чтобы собрать побольше заключённых и перегнать в другие концлагеря рейха, а также поставлять дешёвую рабочую силу в Германию.

Вся жизнь в лагере была отдана в руки местных подонков, попавших сюда за разные пакости, спекуляцию, воровство. Вот они и издевались над нами. Принимали участие во всех карательных акциях против узников. Начальник лагеря немец майор Краузе очень поощрял их «забавы». Один полицай по фамилии Ванаг заставлял нас, голодных, избитых, прыгать на корточках вокруг барака по несколько кругов.

В сорок четвёртом фашисты стали спешно вывозить заключённых. Красная Армия наступала, и мы слышали артиллерийскую канонаду. Я попал в группу, которую фашисты хотели использовать на территории Латвии для строительства узкоколейки в районе Эргли. Было это в июле, и мы чувствовали близкую развязку. Не знали только, доживём ли до освобождения. Но дорогу мы не успели построить, нас спешно отправили в Ригу. Здесь, в районе Пардаугавы (Задвинья — С.И.) разместили в гаражах, на этапе перед отправкой в Германию. Охраняли нас украинские националисты. У каждого народа есть свои иуды. Вот тут-то я и сбежал, и скрывался до тех пор, пока Красная Армия в октябре 1944 года не освободила мой родной город.

Прошло уже сорок четыре года, но в памяти свежи тяжёлые воспоминания. Сейчас меня избрали членом комитета бывших узников концлагерей. На собрании 10 августа присутствовало около пятисот человек. Надо сказать, что у нас много нерешённых вопросов. Например, в комитете нет единого мнения о том, кого именно считать бывшим узником концлагеря. Некоторые не хотят признавать ими детей войны, которых фашисты ввозили из оккупированных областей СССР, забирали у них кровь, потом на некоторое время помещали в лагерь, большинство здесь погибло. Некоторых детей забирали к себе сердобольные местные жители. Мало ребятишек выжило. Вот тех, кто выжил, не все «саласпилсцы» хотят признавать бывшими узниками. По-моему это несправедливо. Как несправедливо и то, что им до сих пор не предоставили никаких льгот. А что касается таких, как я, то мы вообще не знаем, являемся ли участниками Великой Отечественной войны или нет? По крайней мере, соответствующих документов у нас нет. Меняется время, меняется и оценка места каждого в тех жестоких событиях. Представьте, Саласпилсский мемориал, оказывается, до сих пор находится в ведении управления благоустройства Рижского горисполкома. Не странно ли это! Наш комитет должен по-новому направить работу в мемориале. Живой узник скажет молодёжи то, чего не знает ни один экскурсовод.

«За Родину»,

4 сентября 1988 год, Рига

На снимках: мемориал на месте концлагеря в Саласпилсе.

Глава 22. Пароль — «Большие Менгеры»

В его голосе не было радости. Я удивилась: у человека книга вышла, а он словно и не автор. Но Андрис Спрогис объяснился: — Писал я её давно, ещё в 1978 году. Обстановка была другая. Никто не говорил о секретных протоколах Риббентропа — Молотова. Не шла речь и о независимости нашей Латвии. Получается, что эта книга о вчерашнем дне.

Андрис Спрогис, редактор латышского журнала «Draugs» (Друг), произнёс свои слова убеждённо и жёстко. А я подумала: вот сидит передо мной самый младший «менгеровец», член детского братства маленьких латышей, занесённых войной в далёкую Татарию. В бедную захолустную деревню Большие Менгеры, где они выжили, где всех объединила беда. А он, ещё карапуз, мало помнящий подробности эвакуации, сумел пронести через всю жизнь убеждённость в человеческой доброте.

Андриса не было с теми ребятами, на которых в пионерском лагере «Кроте», под Лиепаей, 22 июня 1941 года пикировали немецкие бомбардировщики. Его семья добиралась до Менгер самостоятельно. Но правду тех тяжёлых дней он понял, повзрослев. Собрал дневники, письма, фотографии, рисунки детей, свои собственные отрывочные воспоминания. Ведь в самый разгар войны ему было всего четыре года.

А четыреста латышских пионеров, убегая из лагеря «Кроте» от немецких самолётов, один за другим падали на изнурительных дорогах под бомбёжками. Их путь до Больших Менгер через всю европейскую Россию