Тюдоры. От Генриха VIII до Елизаветы I - Питер Акройд

Папа изъявил свое согласие, издав буллу с подтверждением назначения Кранмера, однако еще до того, как новый архиепископ принес официальную клятву Риму как легат Святого престола, Кранмер заявил, что намерен выполнять свои обязательства лишь перед Богом и королем. В конце марта его посвятили в архиепископы. Настало время для дальнейших шагов. Духовенство, собравшись на очередную конвокацию, объявило брак между Генрихом и Екатериной Арагонской незаконным. Только 19 из 216 высказались против. Церковь оказалась в полном подчинении короля. Джона Фишера посадили под домашний арест и не выпускали до тех пор, пока статус Анны Болейн не был окончательно подтвержден.

На заседании церковного суда в Данстейбле 23 мая Кранмер издал указ, подтверждающий полную законность брака короля с Анной Болейн. Ранее архиепископ обратился с письмом к Томасу Кромвелю, умоляя сохранить судебное заседание в тайне; он хотел избежать риска внезапного появления в суде Екатерины. Папа Климент VII, услышав вердикт, вынесенный «милордом Кентербери», заявил, что «подобные деяния слишком вопиющи, чтобы я сидел сложа руки и ничего не предпринимал. Дозволять такое — значит попирать мой священный долг перед Господом и всеми мирянами». Епископ Лондона, присутствовавший при этом событии, выразил понтифику протест, после чего Климент пригрозил сжечь его заживо или сварить в котле с кипящим свинцом. Епископ рассказал королю, что папа «беспрестанно сворачивал и разворачивал свой носовой платок, что происходит с ним только в случае, когда он разгневан до самой глубины души».

Утром 31 мая Анну Болейн провезли от лондонского Тауэра до Вестминстера в белой колеснице, запряженной парой лошадей со сбруей из белой дамасской стали; над ее головой возвышался золотой балдахин, обрамленный серебряными колокольчиками. Горожане и их жены украсили фасады своих домов алыми ткаными коврами и пурпурными шпалерами, отчего улицы, казалось, превратились в многоцветную мозаику. На специально сооруженных помостах устраивались мистерии, а из лондонских фонтанов текло вино. На следующий день Анну сопроводили из Вестминстер-Холла в аббатство, где она была провозглашена королевой Англии. «Я возложил корону на ее голову, — писал Кранмер, — и затем песнопевцы исполнили „Тебя, Бога, хвалим“».

Несмотря на пышность церемонии, настроение народа нельзя было назвать благоволящим. Во время продвижения ее процессии по городу в каждом приходе на страже стояли констебли с дубинами наготове, «дабы поддерживать порядок и благопристойность». Монограмма короля и его новой королевы, HA (Henry and Anna), была истолкована некоторыми как фривольное «Ха! Ха!». Однако, по словам венецианского посла, среди толп народа наблюдался «совершеннейший порядок и спокойствие», даже если в каком-то отношении это спокойствие можно было скорее трактовать как молчаливую враждебность. Возможно, горожане вышли на улицы только из любопытства, нежели уважения. Сообщалось, что сама Анна насчитала лишь с десяток человек, прокричавших общепринятое «Да хранит Бог вашу светлость!». Один из писателей-современников, комментируя замысловатые узоры на ее коронационных одеждах, высказывал мнение, что «платье королевы пестрит изображениями языков, насквозь пронзаемых ногтями, как предупреждение о той каре, которая может настигнуть ее противников». Возможно, власть и упоительна, однако она может быстро стать жестокой; через три года блистательная новая королева испытала это на себе.

К Екатерине, теперь официально именуемой вдовствующей принцессой, а не королевой, прибыла делегация советников. Они оповестили ее о решении состоявшегося в Данстейбле суда и о женитьбе короля. «О да, — ответила она, — нам известен источник этих полномочий: власть, а не законность». Она попросила дать ей экземпляр принесенных предложений и, заметив фразу «вдовствующая принцесса», взяла в руки перо и вычеркнула ее. В отместку Генрих сократил численность ее свиты. Летом этого года двух женщин раздели и избили палками, приколов гвоздями за уши к деревянному столбу, за то, что те назвали «королеву Екатерину истинной королевой Англии».

Король и его советники затем обратили свои силы против Элизабет Бартон. Летом 1533 года Генрих распорядился, чтобы Кранмер и Кромвель внимательно изучили заявления и поведение монахини, которая, как говорили, призналась архиепископу «во многих сумасбродных выходках». Ее обвинили в государственной измене за то, что предрекала Тюдорам роковой конец, и отвели в лондонский Тауэр для допроса. Возможно, ее подвергали пыткам. Так или иначе, было объявлено о ее признании, что все видения и откровения были мистификацией, а на последующем собрании Звездной палаты «некоторые стали шептаться и призывать сжечь ее на костре». Было решено, что монахиню провезут по всему королевству, и в разных городах и селениях она будет обязана публично признаться в своем обмане. В начале 1534 года ее «предали правосудию» в парламенте за измену и позже протащили по улицам от Тауэра до Тайберна, где возвели на эшафот. Было предельно ясно, что любой, кто посмеет воспротивиться королю, подвергнет себя смертельной опасности. Освященной традицией религиозности верующих, некогда благословлявших и поддерживавших монахиню, оказалось недостаточно для ее спасения.

Во время ареста и признания Элизабет Бартон король, как сообщалось, был в «чрезвычайно хорошем расположении духа». Он добился всего, чего хотел. Он был папой и цезарем в одном лице. Его сравнивали с Соломоном и Самсоном. «Невозможно взирать, не отводя глаз, — писал один из современников, — на пылающие лучи его блистательного солнца». Король строил новую арену для петушиных боев в своем дворце в Уайтхолле, а его королева носила под сердцем, как надеялись, мальчика, наследника престола. Наконец судьбе династии ничего не угрожало.

Во время беременности королевы Генрих, впрочем, изменял супруге. Личность женщины осталась неизвестной, но императорский посол описывал ее как «писаную красавицу»; он утверждал, что «многие вельможи содействуют королю в новой любовной связи», возможно с целью унизить Анну Болейн. Узнав об этих отношениях, Анна устроила Генриху сцену, произнеся «слова, которые королю очень не понравились». Он разразился вспышкой ярости и, как говорили, приказал ей «закрыть глаза и молча терпеть, как другие на ее месте»; он заявил, что в его силах как повысить ее статус, так и низвергнуть с высоты влияния.

Буря утихла, и Анна Болейн по-прежнему хранила в себе будущее династии. Придворные астрологи и врачи предсказывали рождение сына, а Генрих выбирал между именами Генрих и Эдуард для будущего наследника. Однако 7 сентября в одной из дворцовых спален, известной как «Покои непорочных дев», Анна родила на свет девочку. «Господь отвернул от него свой взор», — писал императорский посол своему господину. Младенца назвали Елизаветой в честь матери короля, Елизаветы Йоркской. Генрих был разочарован, однако выражал надежду, что вскоре родится и сын. Через неделю после этого события семнадцатилетнюю принцессу Марию лишили ее титула; впредь к ней должны были обращаться как к «леди Марии, дочери короля». Она написала тактичное письмо-жалобу, заявляя, что является «его законной дочерью, рожденной в истинном браке». В своем ответе король обвинил ее в том, что она «забыла о своем дочернем долге и преданности», и запретил «бесстыдно узурпировать» титул принцессы. Три месяца спустя Елизавету торжественно привезли в Хартфилд-Хаус в Хартфордшире, где обосновался ее двор. На следующий день Марию также вызвали в Хартфилд, но лишь в качестве «придворной дамы принцессы». Поговаривали, что король якобы желал ей умереть от горя.