Я не люблю пятницу - Марек Гот

— Постой, Макс.

Я остановился.

— Мы их видели.

Вначале я не понял, о ком это он, но быстро догадался.

— Это ужасно… они лежат так… мертвые…

— Извини, — сухо сказал я, — у меня не было времени, разложить их покрасивее.

— Макс, не задевай Алису, пожалуйста. Она сейчас какая‑то… опустошенная, что ли…

— Надо же, — пробормотал я себе под нос. — Какие мы, оказывается, чувствительные.

И добавил уже в полный голос:

— Я не собираюсь ее задевать, Альф. Главное, чтобы она меня не задевала,

Опустошенной Алиса вовсе не выглядела. Напротив, жизнь била из нее, как гейзер. За пару минут до моего прихода она обнаружила ночную рубашку, которую я извел на бинты. Ее любимую рубашку, как я понял. В сундуке, оказывается, были личные вещи наследников династии Квинт, о чем мне немедленно сообщили. И ни один урод не должен был касаться их своими грязными лапами, не говоря уже о том, чтобы рвать женские ночные рубашки для удовлетворения своей извращенной похоти. Об этом мне тоже сообщили. Для богатой наследницы из хорошей семьи, у Алисы был весьма обширный лексикон, которому, могли бы позавидовать матросы каботажных судов. Я помалкивал и старался ее не слушать. Взлом сундука и уничтожение рубашки не легли тяжким грузом на мою совесть. Поэтому, когда я собрал все необходимое, то просто развернулся и пошел к ручью. Она, было, увязалась за мной, но, когда я начал раздеваться, позорно ретировалась.

Прежде чем лезть в ледяную воду я отхлебнул из бутылки, которую предусмотрительно захватил с собой. Чтобы отскрести всю грязь, свою и чужую кровь в холодной воде, пришлось извести целый кусок мыла. Изредка до меня доносились Алисины вопли, из чего я сделал вывод, что Альф вернулся. Потом долгое время стояла тишина. Я успел домыться, перевязать раны, воспользовавшись для этого коньяком, остатками ночной рубашки и мазью, которую мне дала Кира. Когда я начал бриться, появился Альф с полотенцем, куском мыла и свежей одеждой. Он присел на камень рядом со мной.

— Я ваш сундук взломал, — сообщил я ему.

— Ну и черт с ним.

— Я не знал, что это ваш. Правда, не уверен, что это меня остановило бы.

— Да я ж сказал — черт с ним.

— Она уже перебесилась?

— Не думаю.

— Из‑за какой‑то рубашки…

— Да причем тут рубашка.

— А что причем?

— Ну… ты просто все вещи выкидывал и видел всякие ее женские штуки — трусики, там, лифчики, тампоны, панталоны, рубашки эти чертовы…

— Она что, боится, что я их мерил?

— Не знаю, — улыбнулся Альф. — Как по мне — полная глупость, но ее это почему‑то бесит. Она считает, что ты… ну… вроде как не имел права… что ты вторгся в ее личную жизнь.

— Трусы и ночные рубашки — это личная жизнь?

— Для нее — да. Ну, это такие интимные предметы, которые другим видеть не положено.

— Господи, да она что — на необитаемом острове жила?

— Навроде того. И еще… она сейчас очень рассержена… короче, она может сказать, что лучше бы мы тебя не встречали вообще. Она это не серьезно, Макс, не обращай внимания. Просто Алиса всегда вначале говорит, а думает уже потом. Если получится. Так что ты на нее не обижайся если что.

— Я могу вернуть статус кво — связать ее и надеть на голову мешок, если она именно этого хочет, — я закончил бриться и стал одеваться.

— Тебя стало прям не узнать.

Я промолчал.

— Нет, правда. Утром я думал, что тебе лет сто, и ты только что вылез из помойной ямы. Честно–честно. Ты выглядел гораздо хуже этих бандитов, а уж они выглядели просто ужасно. (Эх, парень, ты даже не знаешь, как действительно ужасно могут выглядеть люди.) А сейчас ты выглядишь, как отставной офицер или разорившийся барон. На графа не тянешь, уж извини.

Он и сам мало походил на графа, но я снова промолчал.

Альф вздохнул и сменил тему:

— У тебя, видать, очень насыщенная жизнь, — он указал на шрамы.

— Я начал их собирать с пяти лет. Так что сейчас у меня лучшая коллекция во всей Федерации, — я отхлебнул коньяка и протянул ему бутылку. — Будешь?

— Давай, — Альф сделал приличный глоток.

Внезапно его глаза выпучились, коньяк, который он набрал в рот, разлетелся брызгами в разные стороны, а сам Альф зашелся в неудержимом приступе кашля. Я едва успел подхватить падающую бутылку. Видно для парнишки напиток был крепковат. Однако едва Альф откашлялся, он принялся хохотать. Между приступами смеха он что‑то пытался мне сказать, тыча пальцем в бутылку:

— А–а-а… э–э-э…о–о-оох… — тут на него снова находило, и он падал лицом в траву.

Я закончил одеваться и допил коньяк. Когда Альфа, наконец, отпустило, я сидел на камне и курил сигарету из щедрого сундучка Квинтов. Он поднял красное лицо, по которому текли слезы:

— Эта бутылка была в сундуке?

— Да.

Его снова согнуло от хохота, но на этот раз приступ продлился недолго — он просто уже не мог смеяться.

— Там было три бутылки?

— Да. Две остались возле камня.

— А ты, значит, взял эту?

— Догадливый ты парень, я погляжу.

— А почему?

— Что почему?

— Почему эту?

— Потому что взялось, — разозлился я. — Ты объяснишь, в чем дело, или тебя в этом ручье утопить? Давай, рассказывай, повеселимся вместе.

- - Боюсь, Макс, что тебе это не покажется очень уж веселым.

— Почему? Сюда что, крысиного яду насыпали?

— Это фамильный напиток, — он указал на крохотную надпись "QUINT", выполненную тиснением на черном стекле. — Таких бутылок выпускается не больше десятка в год и только для ближайших родственников. Для семьи. В продажу он не поступает.

— Я надеюсь, что твой папа не очень расстроится, узнав, что я выпил бутылочку.

— Папа, я думаю, не расстроится…

— Что‑то мне не нравится, как ты это сказал.

— Когда я родился, папа выпустил партию из пяти бутылок к моему дню рождения. Первую выпили, когда мне исполнился год; вторую — когда исполнилось восемнадцать лет…

— Ты собираешься пересказывать мне всю летопись пьянок в вашем семействе? Можешь покороче?

— Могу. Этот коньяк положено пить только по особым случаям. Такая традиция, понимаешь? Очень древняя традиция. Ей лет триста.

— Понимаю. Продолжай.

— У меня осталось две бутылки. Одну я решил выпить на своей свадьбе, а вторую — когда родится первенец. Это ведь значительные события, верно?