Куба, любовь моя - Михаил Ахманов

* * *

Из записок Педро Санчо,

секретаря и хрониста экспедиции.

Написано много лет спустя, в Панаме

Что до Кубы, то тут я принял верное решение. Бог не простил маркиза Писарро и наказал епископа Вальверде, посмевшего отслужить мессу над его могилой. Страшно наказал! Епископ отправился в Лиму из Куско, узнав от моего гонца о смерти губернатора. Но из Лимы ему пришлось бежать, ибо в те дни властвовали над городом сын Альмагро и его приспешники, а это грозило епископу гибелью. Винсенте де Вальверде поспешно сел на корабль и тайно отбыл в Панаму, но буря – не иначе, как посланная Господом! – настигла судно и выбросила его на скалы острова Пуна. А там епископа убили и сожрали индейцы-каннибалы.

Мы снова ехали по пыльному тракту в ущелье Сигуэнца: дон Луис – за рулем, Анна – рядом со старым археологом, а я – на заднем сиденье, без ружья, но при своем клинке. Мы двигались в предрассветных сумерках, под сиявшими в вышине звездами, и яркие пятна, свет мощных фар, скользили по дороге, высвечивая то трещиноватую скалу, то мощный ствол горного дуба, то пальму или кактус, грозивший длинными иглами. Дон Луис, непривычно молчаливый, пыхтел сигарой и вел машину с осторожностью, но все же она подскакивала на каждом ухабе – пару раз я чуть не прикусил язык. Впрочем, моим размышлениям это не мешало.

Я уже не маялся из-за того, что придется одарить вампира целительной таблеткой. Не душила меня жаба на этот счет, ибо любую просьбу ласточки я готов исполнить. Именно так, судари мои! Не возражайте женщине, которая вас любит; ей лучше знать, что вам хорошо, что плохо, где вы найдете, а где потеряете. Женщины мудрее, чем мужчины, и потому природа вверила им большее, чем нам, – ведь жизнь продолжают они, а мы лишь ее охраняем. Их мудрость неоспорима, и даже для вампиров это так. Проверено на опыте: графиня Батори еще жива, а вот несговорчивые Борджа и Малюта лижут в преисподней сковородки.

Нет, я не жалел о своем обещании, а размышлял, пойдет ли лекарство на пользу клиенту. Ведь в Лавке получено! А Лавка хоть и была явлением странным, иррациональным и неподвластным логике, определенно имела понятия о справедливости. Ну, пусть не Лавка, а тот, кто в ней распоряжался… Это существо обладало предвидением и зря своих даров не расточало; всякий предмет имел назначение, некую цель, которая прояснялась в должное время. Вот, например, почему мне дали пять пилюлек, а не четыре и не шесть? Одна – для Анны, одна – для супруги магистра, и одна, положим, для инока Пафнутия… А остальные две кому? Станет ясно, когда придет нужда. А пришла ли она нынче? Надо ли мне исцелять жестокого завоевателя, сгубившего тысячи душ? Для него ли этот дар предназначен?..

Тут можно было бы порассуждать о предопределенности, детерминизме и свободе воли, но в философии я не силен. Потому и мучался сомнениями.

Вспомнилось мне, как произошла метаморфоза с Анной. В прежнем состоянии я ее, по совету магистра, синтетической кровью поил. Когда с таблетками заявился, пришлось рассказать о Лавке, и, думаю, в тот миг она мне не поверила – уж больно все это казалось сказочным и нереальным! Вытряхнула на ладошку голубоватый шарик, поглядела на него и вздохнула печально – мол, утешить меня хочешь, милый, успокоить. Однако проглотила пилюльку, уселась на диван, сложила на коленях руки, и я заметил, что личико у нее бледнее мела, а губы дрожат. Время шло к вечеру, я понимал, что моя ласточка голодна, и ждал со страхом, что она вот-вот попросит крови. Ждать пришлось недолго, так как снадобья из Лавки действуют с потрясающей быстротой, но не было в жизни моей труднее и тяжелее этих считаных секунд. Вдруг я увидел, что щеки Анны зарумянились, а глазки заблестели; она соскочила с дивана и сказала, что хочет есть. Тут мы отправились на кухню, и она опустошила холодильник, все подмела, от верхней полки с пакетом молока до поддона с фруктами.

Боже мой, как она ела! В несколько минут ухитрилась умять две банки шпрот, здоровый кусок сыра, палку колбасы, лечо, маринованные огурчики, килограмм слив, батон и молоко с печеньем! Ничего удивительного: голод – естественная реакция при изменении метаболизма… Я глядел на нее и тер кулаками повлажневшие глаза; я уже знал, что снадобье сработало, ибо к ампулам с кровью, хранившимся в холодильнике, она не прикоснулась. Она их даже не заметила, так была увлечена шпротами и сыром! Умяла все и говорит виновато: извини уж, милый, что тебе ничего не осталось… Может, в магазин сбегаем?.. Туда мы и направились и накупили столько, что еле унесли.

Так было с Анной. С тех пор она ест с большой охотой, но на фигуре это не сказывается: талия у ласточки – пятьдесят шесть. Ну, и все остальное тоже в порядке… в таком порядке, что глаз не отвести…

Я уставился в ее каштановый затылок, прикидывая, не возникнет ли у моего клиента та же реакция – проще говоря, зверский аппетит. На этот случай имелась у меня заначка – три килограмма ветчины, буханка с автомобильное колесо и дюжина пива. Еще бананы и маринованые ананасы; я учел, что наш конкистадор – мужчина представительный и крупный. Перекусит и, глядишь, разговорится… Вот будет радость дону Луису!

Звездное сияние померкло, небеса стали розоветь, и наш проводник и водитель выключил фары. В этот предутренний час горный воздух был прохладен и удивительно свеж – не так, как в Подмосковье, а по-своему, по-особому, ибо смешались в нем запахи земли и моря, напоминавшие, что Куба – остров, хоть и изрядной величины. Остров-сабля, остров-ятаган; вдоль по лезвию можно месяц странствовать, не видя океана, а пойдешь поперек, хоть в одну сторону, хоть в другую, дня за три доберешься до морского берега. Красивая земля, но, если вспомнить рассказы дона Луиса, пропитанная кровью: кровью индейцев, которых выбили под корень, кровью испанцев и английских пиратов, кровью негров-рабов… С другой стороны, есть ли на свете край, не политый кровью? А где кровь, там и вампиры, а где вампиры, там и Забойщик… Так что здесь я кстати пришелся, на нужном месте нахожусь и в нужное время.

Сунув руку в карман, я вытащил флакончик с тремя голубыми горошинками. Джип тряхнуло на ухабе, рука моя дрогнула, и пилюльки весело заплясали в своем стеклянном пузырьке. Вверх-вниз, вверх-вниз, вверх-вниз… На мгновение мелькнул предо мной длинный сумрачный коридор Лавки, заставленный шкафами, стеллажами, сундуками со всякой всячиной, и почудилось мне, будто явилась на фоне утесов знакомая дверь с латунной ручкой. Но – лишь почудилось… Мираж, иллюзия, не более того! Лавка уже одарила меня всем необходимым, и для новых встреч повода не было.

Розовый блеск зари начал сменяться небесной голубизной, над горными пиками появился ослепительный краешек солнца. Дон Луис сбросил скорость. Машина замерла у пологого склона, усеянного камнями, среди которых петлял ручеек. Склон поднимался вверх, к горловине ущелья, зиявшего темным провалом на фоне одетых зеленью гор.

– Приехали, амигос, – сказал археолог.

Мы выбрались из машины и зашагали знакомой тропой, протоптанной вчера нашим отрядом. Анна и дон Луис шли налегке, я, кроме катаны, тащил увесистый мешок с продовольствием. Путь был недалеким; через несколько минут я уже видел заросшую травой площадку перед входом в ущелье и высокую фигуру упыря. Он стоял, опираясь на шпагу, охватив эфес обеими ладонями. Его камзол валялся на траве.