Падшие - Елена Фили

произошло. Кошка также нагло косилась, а потом уселась под кустом, демонстративно задрала лапу и принялась вылизываться. Ну и ладно, кошка – не человек.

***

Капитан Петренко медленно положил на стол трубку телефона. Только что ему позвонил прораб дядя Саша, тот самый, что доставлял время от времени нарушителей-диггеров в отделение, и сообщил, что в одном из заброшенных штреков пахнет горелым, будто там недавно был пожар.

– Вчера проходили с бригадой к месту работы, а потом обратно, все было нормально, а сегодня явно тянет застарелым дымом, – добавил он, – ты бы послал кого проверить? Мало ли. Сказать, какой штрек?

Капитан и так знал – какой. Наверняка тот, где недавно трех парней и девушку обнаружили. Дядя Саша тогда еще вспоминал, что в штреке сильно воняло какой-то гнилью, а последние слова, которые он услышал от ребят, были про гиперболоид инженера Гарина.

Что-то странное происходило в метро. Капитан явно чувствовал это. Три трупа-мумии со следами зубов на теле. Нечеловеческих зубов! Следаки с ног сбились, ищут, кто такое сотворить мог. Не мистическая огромная крыса же, ей-Богу. И не Черный Монтер. Есть еще заявления о двух пропавших диггерах. И это только за последний месяц. Та группа во главе с бывшим офицером-кинологом, воевавшим в Сирии, была очень подозрительной: что они, чистенькие, трезвые, делали в том штреке, из которого шел сильный запах, и который теперь сгорел? И при чем тут треклятый гиперболоид?

Петренко взял телефон, покопался в «контактах» и нашел нужный.

– Здорово Олег. Капитан Петренко это. Помнишь такого? Поговорить надо. В субботу в твоей клинике? В семь? Годится. Кидай адрес. Коньяк употребляешь? Операция внеплановая в воскресенье? Ну, что поделать. Тогда чай и конфеты. Жди.

…В подземном зале, где в одном углу лежал погибший Никита-наркоман, а в другом до половины засыпанные землей трупы двух вампиров, вспыхнул свет. Не электрический яркий, а приглушенный зеленоватый, похожий на тот, что отбрасывает на стены по вечерам домашний абажур: мягкий, рассеянный. Две бесформенные фигуры появились в зале и через пять минут исчезли, свет погас, а в зале остался всего один мертвец, аккуратно прикрытый пластиковым пакетом.

Глава 5. За день до …

Суббота. Марина

Суббота выдалась какой-то мутной: затянутое сплошным серым цветом небо, и холодная морось, плотно повисшая в воздухе. Марина куталась в теплую пуховую шаль – никак не могла отогреться после электрички. Бабушке даже пришлось затопить печь по случаю внучкиного приезда. Печное пламя задорно перескакивало с полена на полено, искрило, вспыхивало, и настроение улучшалось, а когда на столе появился любимый пирог, ароматный, исходящий жаром, с коричневой корочкой, с капустой внутри, то и вовсе подпрыгнуло до небес.

– Бабуль, не скучно тебе здесь одной? Ну, поехали уже ко мне в город жить, а? Печь топить не надо, вода горячая в любой момент, по вечерам будем чаи гонять, а? С твоими пирожками? – уплетая уже третий кусок подряд и запивая его душистым чаем с чабрецом, бубнила Марина.

– Куда мне? – бабушка, подперев сухими жилистыми руками подбородок, участливо смотрела на внучку поверх очков, – я здесь всю жизнь прожила, народ лечила. Ко мне до сих пор бегают, то живот болит, то рожает кто срочно, до райцентра не успевают довезти. А в городе что? Сидеть, ждать тебя с университета, да в окно глядеть? Ерунду говоришь. Лучше расскажи, что там мать с отцом? Новости какие? Когда последний раз звонили?

– На прошлой неделе. Приедут скоро. Разговоры обычные: всех спасли и вылечили, не скучай дочка, надеемся, ты еще замуж не вышла.

Марина выползла из-за стола и, объевшаяся, переваливаясь, словно уточка, подошла к стене, полностью покрытой, как обоями, фотографиями.

– Бабуль, а ты мне снилась недавно. И так ругалась, так ругалась! Помнишь, как я у тарзанки канат подожгла, и Вовка в реку шлепнулся?

– Конечно, помню. Такой был вредный пацаненок. В соседней деревне теперь первый бандит. Житья от него нет. Там у обрыва приезжие москвичи коттеджи строят. Так он с ними сговорился, ходит, старые деревенские участки заставляет по дешевке продавать. А ты чего вдруг про него заговорила?

– Вспомнила, как ты меня за лучи ругала.

Бабушка перекинутым через плечо полотенцем протиравшая вымытые чашки, тарелки и расставлявшая их в буфете, вдруг замерла и обернулась.

– Что-то случилось? Не ври мне! – прикрикнула она, видя, что Марина прячет глаза.

– Немного вышло все из-под контроля. Один раз, – Марина виновато подошла, потерлась носом о теплое бабушкино плечо и поправилась, – два раза.

Видя, как Марта начинает резко кидать вымытую посуду, не глядя, на полки, быстро перевела разговор:

– Расскажи мне про твою бабушку. Мне, правда, надо.

Марта молчала. Только захлопнув резную дверцу, проговорила, глядя в стену:

– Мне мать моя покойная говорила, что у ее матери, моей бабки, такие глаза были. Ее в деревне ведьмой звали. Она в город и уехала, когда совсем житья не стало. Таких очков-то, темных или цветных, раньше не делали.

– А где она умерла? Твоя мама здесь, на деревенском кладбище лежит. А бабушки твоей могилка где? В какой деревне?

– А нету. Во время войны под бомбежку попала, мать в детдоме после этого жила. Одна только фотография и осталась. Мама там дитя совсем.

Бабушка подошла к фотографиям и ткнула пальцем в старый снимок, на котором были изображены высокая женщина в темном длинном платье с белым воротничком, с косой вокруг головы, и маленькая девочка лет десяти. Они стояли, держась за руки, у деревянной стены непонятного строения, на которой, наверное, чтобы фон был ярким, фотограф растянул белую простыню.

– На меня не похожа,– констатировала с грустью Марина,– а больше ты про нее ничего не знаешь? Откуда ее слова про то, что лучи когда-нибудь помогут спастись?

Марта устремила свои разноцветные, уже выцветшие глаза, куда вдаль, в свои воспоминания.

– Я же родилась, когда она погибла уже.