Священный Цветок. Суд фараонов - Генри Райдер Хаггард

Этому предшествовал разговор с Хансом.

– Я думаю, что баас сделал ошибку, – сказал он. – Он забыл, что эти желтые дьяволы в белых платьях вернутся сюда и отомстят нам. Если бы английский корабль разрушил их город, они ушли бы в другое место. Впрочем, – прибавил он, взглянув на Хассана, – их предводитель в наших руках, и мы можем повесить его. Если баас желает, я могу это сделать. Я очень хорошо умею вешать людей.

– Убирайся вон! – сказал я, хотя знал, что Ханс прав.

Пришло двадцать носильщиков под конвоем пяти или шести арабов, вооруженных ружьями. Мы отправились посмотреть на них, взяв с собою Ханса и охотников. Это была толпа исхудалых, запуганных людей, принадлежавших, судя по их внешнему виду и прическам, к различным племенам. Передав их нам, арабы (или, вернее, один из них) вступили в оживленный разговор с Хассаном. О чем они говорили – я не знаю, так как Самми с нами не было. Тем не менее я догадался, что они обсуждают план освобождения Хассана. Если это и было так, то в конце концов они решили отказаться от этого намерения и пустились бежать вместе с остальными. Один из них, более смелый, нежели другие, обернулся и выстрелил в меня. Пуля просвистела мимо в нескольких ярдах от меня, так как эти арабы отвратительные стрелки. Это покушение на убийство так рассердило меня, что я решил не оставлять его безнаказанным. При мне было маленькое ружье «Интомби», то самое, из которого, как напомнил мне Ханс, я много лет тому назад стрелял по коршунам в краале Дингаана. Конечно, я мог бы убить араба, но мне не хотелось делать этого. Я мог прострелить ему ногу, но тогда нам пришлось бы либо ухаживать за ним, либо оставить его умирать. Поэтому я выбрал правую руку и прострелил ее выше локтя с расстояния около пятидесяти шагов.

– Теперь этот низкий человек больше никогда не будет стрелять, – сказал я зулусам.

– Хорошо, Макумазан, очень хорошо! – сказал Мавово. – Но почему ты не целился в голову, раз так хорошо умеешь стрелять? Эта пуля наполовину пропала.

После этого я вступил в разговор с носильщиками. Бедняги думали, что они проданы новому хозяину. Я должен сказать, что они предназначались к вывозу в другие места, но должны были обрабатывать сады Хассана. Двое из них принадлежали к племени мазиту, родственному зулусам, хотя и отделившемуся от них много лет тому назад. Они говорили на наречии, которое я понимал, хотя вначале это давалось мне с трудом. В основу его вошел зулусский язык, смешанный с языками других племен, женщин которых мазиту брали себе в жены.

Среди носильщиков был один, настолько хорошо говоривший по-арабски, что Самми мог объясняться с ним. Я спросил мазиту, знают ли они дорогу, которая ведет в их страну. Они ответили, что знают, но что их страна находится очень далеко отсюда, на расстоянии целого месяца пути. Я сказал им, что если они поведут нас туда, то получат свободу и хорошую плату. При этом я прибавил, что если и остальные носильщики будут хорошо служить нам, то они тоже получат свободу, когда в них не будет надобности. Услышав это, бедняги печально улыбнулись и посмотрели на Хассана-бен-Магомета, сидевшего на ящике под конвоем Мавово и бросавшего на них и нас злобные взгляды.

«Разве могут они стать свободными, пока жив этот человек?» – казалось, говорил их взгляд. Как будто для того, чтобы укрепить их сомнение, Хассан, понявший смысл моих слов, спросил, по какому праву мы обещаем свободу его рабам.

– По праву этого, – сказал я, указав на английский флаг, который Стивен все еще держал в руках. – Кроме того, мы заплатим тебе за них, когда вернемся обратно.

– Да, – пробормотал он, – ты заплатишь мне за это, англичанин, когда вернешься или, быть может, еще раньше этого!

Мы смогли выступить не раньше трех часов пополудни. У нас было так много дел, что, вероятно, было бы благоразумнее подождать до следующего утра. Но нам не хотелось проводить в этом месте еще одну ночь.

Каждый носильщик получил по одеялу, и, казалось, эти бедные создания были чрезвычайно тронуты нашими подарками. Все вещи еще в Дурбане были разложены по ящикам, из которых каждый весил столько, сколько мог нести на себе один человек. На ослов были надеты вьючные седла. Эти животные оказались весьма полезными в нашем путешествии.

Вьюки были укреплены на их спинах в непромокаемых кожаных мешках вместе с тыквенными бутылками и постельными циновками, которые Ханс откуда-то достал. Вероятно, он похитил их из покинутой деревни, а так как они были необходимы для нас, то я, сознаюсь, ничего ему не сказал. Мы взяли шесть или восемь козлят, бродивших недалеко, про запас, до того времени, пока не найдем дичи. За них я предложил Хассану плату, но, когда вручил ему деньги, он в ярости швырнул их на землю. Я поднял их и со спокойной совестью спрятал обратно в карман.

Наконец все было более или менее готово. Тогда возник вопрос, что делать с Хассаном. Зулусы, равно как и Ханс, хотели убить его, что Самми объяснил ему на своем превосходном арабском языке.

Тут этот жестокий человек показал, каким трусом он был в глубине души. Он бросился на колени, плакал и взывал к нам во имя сострадательного Аллаха. Это продолжалось до тех пор, пока Мавово, которому весьма надоело, не пригрозил ему своим копьем, после чего тот замолчал.

Стивен стоял за то, чтобы отпустить его – мысль, которая, казалось, имела свои преимущества, так как, отпустив его, мы, по крайней мере, избавились бы от его общества. Однако после некоторого размышления я решил, что лучше всего задержать его по крайней мере дня на два в качестве заложника, на случай, если арабы последуют за нами и нападут на нас. Сперва он отказался идти с нами, но ассегай одного из охотников, направленный на него, послужил доводом, на который он ничего не мог возразить.

Наконец мы тронулись в путь. Впереди шел я с двумя проводниками, потом шли носильщики, потом половина охотников, за ними четыре осла под присмотром Ханса и Самми, потом Хассан и остальные охотники, за исключением Мавово, шедшего со Стивеном позади всех. Нет нужды говорить, что ружья наши были заряжены и все мы были готовы ко всяким случайностям.

Единственная дорога, по которой, по словам наших проводников, нам предстояло идти, шла сначала на протяжении нескольких сотен ярдов по берегу, потом сворачивала от него через деревню, где жил Хассан, так как он, по-видимому, не пользовался старым миссионерским домом. Когда мы проходили мимо небольшого скалистого откоса (не более десяти футов высотой) в том месте, где глубокий канал, ярдов в пятьдесят шириной, отделял материк от острова, с которого невольники перевозились на «Марию», возникло некоторое затруднение с ослами. Один из них сбросил с себя поклажу, другой начал брыкаться с явным намерением прыгнуть в воду вместе с нашим ценным грузом. Охотники из арьергарда бросились к нему, чтобы удержать его. Вдруг послышался сильный всплеск.

«Осел упал в воду!» – мелькнуло у меня в голове. Но это был не осел, а Хассан. Воспользовавшись нашим замешательством и будучи превосходным пловцом, он бросился в воду и нырнул. Ярдах в двадцати от берега он вынырнул, потом снова нырнул, направляясь к острову. Я, безусловно, мог попасть из ружья ему в голову, но мне неприятно было стрелять по спасавшему свою жизнь человеку, словно это был гиппопотам или крокодил. Кроме того, я отдавал должное смелости его маневра. Поэтому я не стал стрелять и удержал от этого других.