Ловцы пыли - Ила Опалова

– Тетей Фаей меня зови, – сказала она, открывая квартиру Коробовых.

Из небольшой прихожей шли двери в две комнаты. Та, что прямо напротив входа, была закрыта. Дверь слева – распахнута. В нос Ольги ударил тяжелый запах немытого тела и лекарств, а соседка с порога громко заговорила:

– Вот, Клава, привела начальницу Наташеньки. Она продукты принесла. Ты хоть как там? Жива?

– Здравствуй, Фая! Заходи, – донесся слабый голос.

На вешалке Ольга увидела пальтишко Наташи, у порога стояли сапожки девушки, и от жалости сердце подпрыгнуло слезным комком.

Соседка толкнула Ольгу в спину:

– Туфли-то сымай и иди в комнату. Наташенькина-то вот эта была, – и она ткнула пальцем в закрытую дверь. – А мы – в Клавину.

Комната оказалась небольшой. Справа, изголовьем к стене, стояла кровать, на которой полулежала женщина с измученными глазами и спутанными волосами. Рядом с кроватью стоял холодильник, с другой стороны находился столик с фотопортретом Наташи в золоченой рамке, пультом от телевизора и телефоном. В левой стороне комнаты, в углу, стоял большой стол, окруженный мягкими стульями, а у окна, на тумбе – большой телевизор.

– Вот, Клава, это Наташенькина начальница, – бодро заговорила тетя Фая. – Она продуктов тебе принесла, я все составлю в холодильник. Ты голодная, поди…

Тетя Фая стала неторопливо вынимать продукты из пакета, она разглядывала каждую упаковку и ставила все на большой стол. Задыхающаяся от спертого воздуха Ольга растерянно молчала, стоя на пороге комнаты. Заметив, как жадно смотрит на стол больная, схватила пол-литровую бутылочку йогурта, крутанула крышку и, подойдя к кровати, протянула той:

– Пейте! Или вам помочь?

– Я могу… сама, – проговорила Наташина мама и, сжав ладонью бутылочку, стала торопливо пить.

Подержав бутылку перевернутой еще какое-то время в надежде на последние капли, она с сожалением отдала ее Ольге и прошептала:

– Вкусно… Спасибо…

В углах рта женщины остались молочные полосы. Ольга суетливо достала из сумочки косметические салфетки и аккуратно промокнула молочные капли.

– Можно, я найму для вас сиделку? – нервно заговорила она, чувствуя, что вот-вот заплачет. – И еще позвоню в клининговую компанию, они тут все вымоют и выскоблят, можно?

– Убрать, оно, надо, – подала голос соседка, – а сиделка не нужна. Лучше мне плати, я буду за Клавой смотреть. Да, Клава? Мы вместе и поговорим, и о Наташеньке поплачем… Я Клаве очень помогаю. Вон сулему принесла, чтобы лечиться.

– Что вы говорите, тетя Фая! – воскликнула Ольга. – Как вы помогаете? Вы бы хоть окно открывали! Тут же от одной духоты можно умереть.

Боясь свалиться в обморок, она решительно подошла к окну и распахнула створки. Наклонившись над подоконником, жадно вдохнула несколько раз и выпрямилась. Обернувшись, увидела красные пятна на щеках Наташиной мамы и поняла, что той стыдно за свою немощь. А губы тети Фаи тряслись от обиды:

– Как же я окно открою? – забормотала она. – Мне же тяжело…

Ольга вздохнула и сложила продукты со стола обратно в пакет, подошла к холодильнику и быстро расставила все по полкам. Творог, йогурт, булочки, вымытые заранее яблоки и бутылку питьевой воды приспособила на маленький столик у кровати, принесла из кухни тарелки и ложку.

– Ну вот, Клавдия Ивановна, я буду к вам приходить. И наш кассир Миша придет. Наташа, наверное, о нем рассказывала: они вместе работали. Я обязательно узнаю насчет сиделки. Вы простите, я спешу, – Ольга подошла к окну и закрыла створки. – До свидания. – И она направилась в прихожую.

– Куда ты побежала? – вслед ей заговорила тетя Фая. – Ты ж про похороны хотела спросить! Клава, она мне обещала взять похороны Наташеньки на себя! Я ведь потому ее и привела. Не для того же, чтоб она командовала!

В голосе тети Фаи звучали обида и возмущение.

– Следователь сказал, пока дело не закончено, хоронить никто не даст, – тихо сказала Клавдия Ивановна.

И Ольга застыла от этих слов, полных горькой безнадежности и смирения.

– Клавдия Ивановна, я приду послезавтра или Мишу пришлю.

– Приходите, – тихо согласилась женщина.

– Клава, я тоже пойду! – сказала тетя Фая.

Она вышла следом за Ольгой и сказала, закрывая дверь:

– Ты чего разбегалась? Квартира нужна? Так ЖЭК тебе не отдаст, не рассчитывай.

– Что вы говорите? – попробовала защититься негодованием Ольга.

– Знаем мы вас, нынешнюю молодежь! Наслышаны! Может, это ты велела Наташеньку убить, чтобы квартиру получить. Убить девчонку, а потом влезть к Клавке в доверие… Так что это, на квартиру рот не разевай! Скорее она мне достанется.

Интересно было смотреть на студенческие фотографии Тараса Петровича Каратаева. На них остался тонкий юноша с кольцами русых кудрей и мечтательными глазами. Как Пикассо, прошедший в своем творчестве несколько периодов, Тарас пережил увлечения Есениным, Лермонтовым, Блоком, Цветаевой и сам сочинял стихи, подражая своим кумирам. Учиться он пошел на филологический факультет, веря, что станет хорошим преподавателем русской литературы.

На филфаке училось только пять парней, остальными были девушки, и яркая внешность Тараса вместе с его стихами тревожили девичьи сердца. А он, живя в мире образов и рифм, не замечал бросаемых на него взглядов, не видел призывных улыбок, не понимал даже явных намеков. Его непоказное равнодушие еще больше горячило кровь студенток. Но Тарас оставался ровным и приветливым со всеми, не подозревая о бушующих вокруг него страстях, потому и получил от раздосадованных однокурсниц прозвище «тупого поэта».

Как-то на семинаре по современной поэзии к нему подсела однокурсница Ирина. Словно отвечая на вопрос преподавателя о женской поэзии, девушка зашептала Тарасу на ухо неизвестные ему поэтические строки, пышно завитые волосы паутиной коснулись его щеки, от щекочущего дыхания побежали сладкие мурашки. Девушка пахла весенним садом. Он посмотрел в ее глаза и увидел в них яблоневые лепестки, а может, звезды. Тарас неожиданно открыл для себя, что Ирина прекрасна, как царевна Лебедь в картине Врубеля. Его наполнило ощущение кружащего голову, как весна, счастья. Наконец-то он нашел то, что так необходимо поэту – объект для обожания. Тарас и не подозревал, что Ирина была влюблена в него с самых первых дней учебы.

Подготовка к свадьбе прошла мимо него. На бракосочетании был весь курс, девушки отчаянно завидовали Ирине, а четверо парней, обсуждая сложившийся семейный союз, говорили, что Тарас (даром что поэт!) оказался расчетливым пронырой, ведь он породнился с генералом – начальником мужской колонии, и карьера Тарасу будет обеспечена.

Генерал выбор дочери считал глупым. Будущий зять представлялся ему недоумком. «Ничего! – успокаивал генерал себя. – Сначала мы мечтатели, потом – старатели. По пылинке, по крупинке намываем золотишко… благополучие для жены и деток. Главное – это семья. Плохо, что зять – поэт. Ветреные они, музы им нужны. Обидит Ирку – придушу».