Лебединая песня. Любовь покоится в крови - Эдмунд Криспин

— Знаете, я что-то подобное подозревал. — Фен достал свой золотой портсигар, предложил сигарету ей, сам закурил. — Как вы провели вечер, когда погиб Шортхаус?

— Мы посидели в баре, а потом я пошла к себе в номер. Это было в начале десятого.

— То есть алиби у вас нет.

— Как видите.

— И вы могли никем не замеченная выскользнуть из своего номера и через задний выход отеля пробраться в театр, в гримерную Шортхауса и подвесить его в петле на веревке, прикрепленной к крюку в потолке.

— Запросто.

Фен кивнул:

— А что вы делали сегодня после ланча?

— Зачем вам надо это знать?

— Есть причина, — дружелюбно отозвался Фен. — И весьма основательная.

— Вы заставляете меня нервничать. Я сейчас начну рассказывать и что-нибудь со страха перепутаю, а вы засадите меня в тюрьму за то, чего и в жизни не делала.

Фен встрепенулся. От тепла электрического камина его потянуло в сон.

— Ничего страшного. Посидите немного, а потом разберутся и выпустят.

Они посмеялись.

— Ну и чем вы занимались?

— После ланча, — начала Джоан, — я написала несколько писем в комнате отдыха отеля. Там были люди, довольно много, они могут подтвердить. Где-то в четыре появился Карл, и я пригласила его на чай. Потом пришел инспектор. Пил с нами чай и расспрашивал.

— А больше никого из участников спектакля вы не видели?

— Нет. — Она задумалась. — Хотя приходила Элизабет. Побыла с нами несколько минут. Это было уже после ухода инспектора.

— О чем шел разговор?

Джоан пожала плечами:

— Ни о чем определенном. Так, обычная болтовня. Впрочем, перед самым уходом она вдруг объявила, что знает, кто убил Эдвина.

— Ну, наверное, это была шутка.

— Возможно. Карл ушел вскоре после нее, поднялся наверх поговорить с Джорджем, а я допила чай и вдруг вспомнила, что не сказала Элизабет о сегодняшней репетиции. Решила зайти к ней. Дверь была не заперта, в номере никого не было.

«Надо же, — подумал Фен, — тот, кто напал на Элизабет, не потрудился запереть за собой дверь. Какая оплошность. Конечно, если нападавшей не была сама Джоан».

Профессор внимательно посмотрел на нее.

А что, она вполне способна это сделать. Да, оперная дива, шарм и так далее, но за всем этим просматривается твердость и решительность. Но, с другой стороны, именно такие качества свидетельствовали против версии о виновности Джоан. Тот, кто напал на Элизабет, действовал необдуманно и как будто в панике.

— Я окликнула Элизабет, — продолжила Джоан, — но она не отозвалась. И все же мне показалось, в номере кто-то есть. Ощутилось какое-то движение. Я прислушалась и решила, что это в соседнем номере.

— В ванную комнату вы не заглядывали?

— Нет. Дверь была полуоткрыта, но я проверять не стала. — Она испытующе взглянула на Фена: — Профессор, скажите, с Элизабет что-то случилось?

— Пока нет. Но сегодня днем ее дважды пытались убить. Примерно в то время, когда вы заходили к ней в номер. Так что ваши наблюдения очень важны.

Джоан была потрясена.

— Убить Элизабет? Но почему?

Фен пожал плечами:

— Не знаю. Но давайте продолжим. Вы оставили на столе записку и что дальше?

— Записку? — недоумевающе спросила Джоан. — Ах да, конечно. Я написала записку, а потом пошла в театр. Вот и все.

— По пути в номер Элизабет и обратно вы кого-нибудь встретили?

— Кроме горничных, никого.

Фен представил, где мог скрываться нападавший. Скорее всего в туалете. Дальше по коридору совсем недалеко находится номер Пикока. А что, если злоумышленник вышел оттуда?

Фен отмахнулся от этой мысли, как от назойливой мухи. Единственную новость, какую ему удалось получить из беседы с Джоан — что инспектор Мадж разрабатывает свои вздорные версии.

Он решительно поднялся на ноги.

— Ну как, я сдала экзамен? — спросила Джоан.

Фен улыбнулся:

— Да. На отлично.

Она выключила камин.

— Тогда пойдемте.

— Мне вдруг вспомнилась постановка «Саломеи» Рихарда Штрауса, — проговорила Джоан, когда они спускались по лестнице. — Я там пела заглавную партию. Это было довольно давно, когда у меня была хорошая фигура.

— У вас и сейчас прекрасная фигура, — совершенно искренне заметил Фен.

— Дело в том, что я была первой Саломеей, представшей перед мужской частью публики в том образе, какой они бы желали увидеть в «Танце семи покрывал» перед царем Иродом. Одежды на мне было тогда меньше, чем на любой из «девушек Уиндмилл»[18]. Но речь не об этом. Ирода пел Эдвин. — Джоан передернула плечами. — Насупившись, он сопротивлялся моим чарам, с обнаженным телом, грузный, толстый, совсем не соответствующий человеку, который долго жил в пустыне, питаясь диким медом и саранчой. Вы знаете, он мне был так отвратителен, что я едва сдерживалась. А когда он запел «Позволь коснуться поцелуем твоих губ», а потом прижался, меня едва не вырвало. Но я достаточно крепкая, и это все же происходило на сцене, а теперь представьте, что должна была чувствовать несчастная Джудит.

Девушка была легка на помине. Она сидела рядом с Элизабет в партере. Они подошли. На сцене репетиция шла как по маслу. Адам, исполняющий арию Вальтера на песенном состязании, не отрывал глаз от своей жены, к неудовольствию Резерстона. Первый гобой так и не появился, и Пикок у дирижерского пульта периодически напевал его партию своим глухим приятным голосом. При этом атмосфера царила более доброжелательная, чего не было до этого ни на одной репетиции. Вот так, достаточно одному из исполнителей отправиться в мир иной, как остальные ожили.

Джоан села рядом с Джудит.

— Извините, но мне пришлось нарушить обещание. Я рассказала профессору Фену об инциденте с Шортхаусом.

Девушка повернула к ней осунувшееся лицо:

— Ничего страшного. Борис знает, и я рассказала об этом мистеру Лангли. Впрочем, сейчас это уже не имеет значения.

Они замолкли.

Сидевший рядом с Элизабет профессор Фен наклонился к ней:

— Вы давно знакомы с Эдвином Шортхаусом?

— Примерно столько же, сколько с Адамом, — ответила она. — Эдвин, как говорится, положил на меня глаз и был очень недоволен, когда я вышла замуж за Адама. Первое время он вел себя ужасно. Адама просто возненавидел.

— Неужели?