"Никогда против России!" Мой отец Иоахим фон Риббентроп - Рудольф Фон Риббентроп

16 марта 1935 года на Унтер-ден-Линден все это, разумеется, еще невозможно было представить. Весь парад, собственно, продемонстрировал и без того лишь только военную слабость рейха, хотя всеобщий энтузиазм от этого нисколько не уменьшился. В разговорах родителей, впрочем, чувствовалось напряжение — воздействие риска перевооружения. Немецкое оружие, показанное на этом параде в берлинском Лустгартене, в самом деле не впечатляло. Малые 105-мм орудия — естественно, на конной тяге, — полное отсутствие танков, тяжелого вооружения, зениток и самолетов, сопровождающих парад в воздухе. Взамен только что лошади.

Отец писал, оглядываясь на прошлое:

Шанс удержать Гитлера «на поводке» соглашением по вооружению, вдобавок под установленным контролем, был западными державами упущен.

Главнокомандующий армии, генерал-полковник барон фон Фрич, сказал якобы Гитлеру ввиду его решимости ввести всеобщую воинскую повинность: «Вооружение не должно происходить слишком поспешно». Если Фрич действительно заявил такое Гитлеру, мы должны, конечно, согласиться с ним, так как любое дело не годится делать сгоряча. Здесь, однако, не стоит забывать, что на данном этапе речь шла о том, чтобы как можно быстрее достичь или продемонстрировать определенный уровень вооружений, дав понять странам — гарантам Версальского договора, что превентивное выступление против рейха будет и для них чревато риском.

Процитированное высказывание Фрича показывает также, что «черное» или тайное перевооружение не могло к тому времени продвинуться далеко. Это важно, так как лишает оправдания дальнейшее вооружение, в первую очередь Франции. Жуткие цифры о тайном немецком вооружении, представленные французскому кабинету Эррио и Петеном, ни на чем не основаны. Простоты ради политические организации, такие, как СА, СС и т. д., были ничтоже сумняшеся добавлены к численности немецких войск[92].

Риббентроп в докладной записке от 3 апреля 1935 года, таким образом, приблизительно через три недели после введения всеобщей воинской повинности, будет рекомендовать Гитлеру повторное вступление в Лигу Наций при условии, что статья V Версальского договора, накладывающая на Германию ограничения в области вооружений, будет без каких-либо условий вычеркнута. Одновременно он должен был бы предложить идею военно-воздушного пакта[93]. Далее дословно:

«Задача доказать английским государственным деятелям и английскому общественному мнению, что национал-социализм не является экспансионистским, теперь приобретает поэтому особое значение (подчеркнуто от руки).

Отсюда я рекомендую следующее:

1) Фильм о партийном съезде не допускать в настоящее время к показу в зарубежных странах, поскольку он явился бы подачей для травли[94].

2) (…)

3) Избегание любого радикального решения в церковном вопросе, но дальнейшее замедление конфликта. (…) избегание самих по себе бесполезных арестов священников, поскольку, ввиду обратного воздействия на архиепископа Кентерберийского, имеющего особый голос у короля и в кабинете, в настоящее время нельзя арестовывать всех, кого попало.

4) Заграница знает теперь (…), чего мы хотим в военном отношении, поэтому, чтобы воспрепятствовать производству сенсаций в мировой прессе, по возможности, предотвращение чрезмерно открытого показа военных вещей[95].

В этом документе прозвучала, кроме внешнеполитических проблем, также идеологическая проблема, с которой отец сталкивался на протяжении всей своей внешнеполитической деятельности, а именно внутригерманские контроверзы вокруг церкви. Он стоял на позиции христианской религии. Высказывая свое отношение к арестам пасторов, он должен был подыскивать аргументы, способные повлиять на Гитлера, — момент, который в обращении с Гитлером приходилось учитывать всегда, когда требовалось избежать негативной реакции в смысле желаемого. Для того, кто способен вдуматься в условия того времени, критическое отношение советника по внешней политике к арестам священников очевидно. Идеология Гитлера, которую он чувствовал себя обязанным навязать немецкому народу, скрытой тяжкой ипотекой обременяла германскую внешнюю политику. Упомяну кстати, что родители крестили сестру и меня в 1932 году. По их убеждению, крещение имело больший вес, если оно совершалось в сознательном возрасте. Так как мы жили в Далеме, крестил нас тогда бывший командир подводной лодки, позднее получивший известность в качестве противника режима, пастор Мартин Нимеллер. Родители не возражали, когда я в 1936 году выразил желание участвовать в подготовке к конфирмации.

Можно задать вопрос, почему в самом деле ни одному Веймарскому правительству не удалось восстановить некоторый военный потенциал рейха в качестве непременного условия проведения союзной политики и преодоления изоляции? Задать такой вопрос равносильно ответу на него. В данных внутриполитических условиях Веймарской республики ни одно парламентское правительство не имело возможности реализовать больше, чем незначительные шаги в направлении укрепления доступного ему оборонительного потенциала. Стоит вспомнить о безнадежном парламентском расколе политической воли, большом и воинствующем блоке коммунистов, частичном отсутствии готовности к обороне и пацифистской установке партий центра и, наконец, о полностью разрушенной экономике. В атмосфере классовой борьбы Веймарской республики необходимое единство народа, условие прохождения рискованной фазы перевооружения, являлось недостижимым. Как раз наоборот: постройка единственного крейсера дозволенного Версальским договором водоизмещения привела в 1927–1928 годах под броским лозунгом «детское питание вместо крейсеров» к многомесячной блокаде бюджета рейха со стороны левых партий.

Безудержная похвальба Гитлера достижениями режима, постоянный акцент на «воле к сопротивлению», восхваление храбрости немецких солдат в мировую войну, милитаристский фасад, демонстрировавшийся режимом при любом случае, в сочетании с впечатляющими и неоспоримыми результатами созидательной экономической деятельности его правительства — достаточно вспомнить ликвидацию безработицы[96] — все это создавало видимость мощи рейха, в действительности несуществующей. Она способствовала, однако, прохождению фазы риска. Риторика Гитлера, его инсценированная зловещая решимость означали на этом фоне своего рода «гавканье со страху», соединенное с известным даром производить впечатление, в очень слабой и потому в высшей степени рискованной позиции. Массовые, без конца повторявшиеся демонстрации единства народа под его руководством должны были дать понять: выступление против рейха не будет «прогулкой»[97]. В таком смысле мать объяснила мне тогда затраты на Нюрнбергские партийные съезды. В уже упомянутой «записке для фюрера» содержится также: