Шкурка бабочки - Сергей Юрьевич Кузнецов

Изменять жене очень просто. Нужно только знать грань, где ты должен остановиться. Нужно только всегда помнить, что эти женщины обречены стать воспоминанием, невидимым трофеем, а твоя жена останется до самой смерти. Это очень просто – уважать свою жену, особенно если ты прожил с ней десять лет и у вас двое детей. Сексуальная акробатика невозможна с телом, которое ты знаешь, как свое собственное; это все равно, что попытаться поцеловать себя в пятку. Ваши тела притерлись друг к другу и не нуждаются в лишних движениях, синхронно покачиваясь на водах Леты, в самом эротичном ритме, какой могут знать мужчина и женщина. Ритм называется «мы будем стареть вместе», и его отмеряет кипящая вода в утреннем чайнике, новогодние куранты и редкие протяжные вздохи в ночном воздухе спальни. Каждое утро вы просыпаетесь вместе и каждую ночь вместе засыпаете, каждый день ты смотришь, как прорастают седые волоски в рыжих прядях, каждый месяц вдыхаешь запах нерожденных детей, покидающих в свой срок ее лоно. И когда Оксана спит рядом с тобой, ты обнимаешь ее и, засыпая, думаешь, какие незримые трофеи хранит ее память. Сексуальная акробатика невозможна с телом, которое ты знаешь, как свое собственное; и точно так же невозможна измена.

Я люблю выходные. Можно не вставать в девять утра, чтобы к одиннадцати успеть на работу, можно полежать в постели, затем принять душ, постоять у зеркала, посмотреть, как по зеркалу стекают капли, как с каждым годом оплывает мое тело. Когда-то я дала себе слово, что в моей собственной квартире у меня в ванной будет зеркало во всю стену – вероятно, я видела это на видео, в какой-нибудь сомнительной эротической ленте, пятой производной «Эммануэли», немецком софт-порно или в скандинавском кино о бесконечных похождениях пяти, шести или семи полногрудых шведок во всех странах мира. Мы с подружками, приличные, возвышенные девушки с исторического факультета тогда еще Ленинградского университета, собирались иногда в квартире у Катьки, обсуждали Набокова и Бродского, а потом смотрели порно. Лиза однажды принесла настоящий хард, с членами, полной эрекцией, всеми делами, но мне было неприятно, и я поспешила домой, сославшись на зачет, до которого было еще две недели. Вот, значит, в одной из этих сравнительно невинных лент я и увидела зеркальную ванную, не помню уж, что там происходило, но мысль эта запала мне в голову, и вот теперь я, Ольга Крушевницкая, тридцатипятилетняя женщина, IT-менеджер, успешный профессионал, стою голая перед зеркалом, одна-одинешенька.

Конечно, однажды мы с Олегом попробовали трахнуться, глядя в это зеркало. Не помню что нам показывали в юности, но наверняка в кино все выглядело куда эстетичней. В реальности ноги скользят по дну ванной, трахаться и одновременно смотреть в зеркало очень неудобно, а под конец занавеска рухнула нам на голову, как в другом фильме, таком страшном, что в свое время я ровно в этом месте выключила телевизор и порадовалась, что одна-одинешенька в квартире, можно никого не стыдиться и не врать, что надо готовиться к зачету.

Наверное, Ксюша любит смотреть фильмы про маньяков, может быть, ее даже возбуждают истории о том, как люди в масках преследуют визжащих девушек, вооружившись огромными тесаками. У девушек в таких фильмах всегда огромная грудь, как у этих многочисленных шведок с острова Ибица и других средиземноморских островов. Так что я могу за себя не беспокоиться: грудь у меня вполне обычная, размера второго от силы, да еще и отвисшая за последние годы.

Было бы хорошо, если бы у меня уже был ребенок: тогда, глядя по утрам в зеркало, я бы понимала, что моя грудь отвисла, потому что маленький мальчик или девочка пил оттуда молоко и пинал меня кулачками. Глядя на свою обвисшую грудь, я бы думала о своем ребенке, а так думаю только о времени, которое проходит, и о том, что тело мое оплывает, как свеча, забытая на солнцепеке. Оплывает каждую минуту, даже сейчас, когда я стою перед зеркалом в ванной, одна-одинешенька.

Олег говорит, что ему нравится мое тело, что это тело зрелой женщины, тело, которое многое пережило. Я не хочу его разочаровывать, не так уж много пережило мое тело, если не считать одиноких пробуждений в собственной постели. Мой сексуальный опыт поневоле ограничен теми мужчинами, которых я любила. Было их совсем немного – вероятно, потому, что я так и осталась девушкой из интеллигентной ленинградской семьи, где мама объясняла, что главное в жизни – это любовь, так что слова «секс» в нашем доме вообще не произносили. Я трудно влюбляюсь и медленно разлюбляю и всегда могла только завидовать своим подругам, заводившим курортные романы, будто они были не ленинградские девушки из интеллигентных семей, а все пять, шесть или семь шведок, перебравшихся с острова Ибица в Коктебель, Репино или Сестрорецк.

Честно говоря, умение трудно влюбляться – последнее, что осталось во мне от девушки из интеллигентной ленинградской семьи. Подобные девушки не должны жить в собственной квартире в Москве, не должны ездить на «тойоте», пусть даже и шестилетней, и уж тем более не должны плести интриг против собственных акционеров. Нежные филологические ленинградские девушки не просят своих подруг пробить по журналистским каналам потенциальных инвесторов с отчетливо уголовным прошлым, двумя исчезнувшими партнерами и тремя неоткрытыми делами. О таких людях приличные девушки предпочитают читать в книгах, в крайнем случае – смотреть в кино. Честно говоря, даже Гриша и Костя, мои нынешние акционеры, – не самая подходящая компания для интеллигентной петербуржанки, даром что у обоих есть высшее образование.

Мне слегка жаль отдавать Гришу и Костю на съедение этому человеку – даже не потому, что он найдет способ заплатить им куда меньше, чем стоит бизнес, который они хотят разрушить, а только потому, что они мне нравятся. Мы понимаем друг друга, потому что мы очень похожи. Все мы – предатели.

Я должна была заниматься девятнадцатым веком, а Гриша с Костей – теоретической физикой. Мы должны были жить бедно, но честно. Я должна была заниматься не цифрами, а словами и датами – а Гриша с Костей искали бы какие-нибудь черные дыры, а вовсе не дыры в законодательстве, позволившие им когда-то сделать первые деньги. Мы никогда не говорили об этом, но я знаю, что мы понимаем друг друга.

Мы – предатели, а предавать трудно только в первый раз. Трудно уволиться с работы и уехать в Москву. Трудно сказать себе: «Я смогу поднять этот бизнес». Трудно первый раз произнести: «Мама, я не могу с тобой говорить, у меня совещание» – и бросить трубку. Потом все получается само. Ты покупаешь квартиру в Москве, ты поднимаешь этот бизнес, ты привычно платишь по родительским счетам. Ты легко сдаешь Гришу и Костю человеку, который кинет их – и, возможно, кинет тебя.

Трудно только в первый раз – в бизнесе и в любви. Трудно раздеться перед незнакомым мужчиной, трудно первый раз ответить на поцелуй, трудно принимать ухаживания людей, которых совсем не любишь. Так было с Олегом: он ухаживал за мной полгода, присылал цветы, приглашал в рестораны. Он был начальником отдела в крупном банке, которому контора, где я работала, делала веб-сайт. Сначала Олег показался мне слишком напыщенным, потом – слишком настойчивым, потом я говорила себе, что он человек не моего круга. Однажды мы ужинали вместе, я плохо себя чувствовала, у меня болело горло, и поэтому я не произносила почти ни слова. Когда уже подали десерт, Олег достал из кармана коробочку. Внутри лежал браслет с темно-красными камнями, он надел мне его на руку и поцеловал мои пальцы, один за другим. В этот момент я и поняла, что дальше не удастся оттягивать неизбежное. Ты уже взрослая девочка, сказала я себе, сколько можно морочить мужику голову? Дай ему сегодня вечером, он больше не появится, а вы будете квиты.