Лабух - Алексей Молокин

Телефон в эту ночь

От усталости скис,

Равнодушно бормочет

Разбуженный диск,

Город сны свои спрятал

Под каменным лбом...

Расскажите мне

Про Любовь!

Господи, у меня не хватает пальцев, взмолился Лабух, и Бог засмеялся и дал ему еще пальцы. И тогда Лабух выбрался-таки из перекрученных, неправильно сросшихся переулков на свет и пошел вперед, глядя сквозь встречных прохожих. А Мышонок шел рядом — старый надежный друг-приятель, бубнил что-то успокаивающее, и это почти помогало. Выпить бы, с тоской подумал Лабух. Обязательно надо выпить.

Я прошу тебя — нет,

Говори, не молчи!

Тишина — словно снег

В посветлевшей ночи,

Я прошу тебя...

В трубке смеется отбой...

Расскажите мне

Про Любовь!

Бухнуло Большое Сердце — и встало. И осталась только мелкая дробь маленьких человечьих сердчишек, настырных и цепких, словно дождь. Но гитара Лабуха закричала, вгоняя шприц с адреналином звука в уставшую сердечную мышцу, и бас Мышонка тяжелой ладонью поддержал ее...

А потом все кончилось.

...Они играли еще. «Чикаго-блюз» и «Дождливых королей». «Гадину» и «Маленького черного чертика». В конце концов Чапа свернул барабаны и сказал, что если они хотят попасть на Старый Танковый, то концерт пора заканчивать.

— Знаете что, чуваки, я, пожалуй, пойду с вами. Вам без меня через Полигон не пройти. Там же кто? Правильно, ветераны! А ветераны — это кто? Правильно, военные! Пусть бывшие, но военные. А военные любят барабаны! А барабаны — это я, Чапа!

«Вот и не надо никого убивать, — думал Лабух, закрывая кофр. — И еще — теперь кто-то из этих слышащих не станет клятым, и это уже хорошо! Ух тебе, Лоуренс, дурной ты глухарь! Одно слово, неправильный!»

— Ну что, пойдем мы или нет? — Мышонок уже приплясывал на месте, словно разминался перед путь-дорогой. Над плечом у него торчало дуло любимого «Хоффнера», а на другом плече висела объемистая холщовая сумка. Судя по всему, Мышонок уже успел разжиться у деловых и едой, и выпивкой. — Кому в путь — тому пора!

И они пошли, точнее, поехали. Деловые довезли их до окраины. Протиснувшись меж деревянных домишек, джипы вырулили на обширный, поросший редкой травой пустырь. Пустырь мог бы считаться полем, если бы на противоположном краю не маячили полусгнившие столбики с обрывками колючей проволоки.

— Все, пацаны, дальше вы сами, — деловой извлек брюхо из тачки. — Дальше мы не пойдем. Да и вам не советовали бы, пропадете зазря. И вообще, хрен ли вам в этих Ржавых Землях, да на Старом Танковом? У нас братва там бывает, в смысле, на Танковом. По делам, но они другой дорогой добираются. А вас почему-то через Ржавые Земли да еще через Полигон несет нелегкая. В Ржавые Земли ни один отморозок не сунется, то, что там творится — хуже ломки! Так что вы еще подумайте, прежде чему туда соваться.

— Спасибо, братан, — Лабух похлопал делового по кожаному плечу. — На Старом Танковом мы сегодня должны играть, уже обещали потому что. А другой дорогой — мы не можем, разные у нас дороги, понимаешь ли. Такие вот дела, извини.

— Тебе спасибо, за музыку. Я не прощаюсь, херово это — прощаться. Особенно если кому-то приспичило переться через Ржавые Земли. Но если будешь жив — услышу и приду. А нет — так, стало быть...

Деловой махнул рукой и полез в джип. Черно-лаковое чудо автомобилестроения басовито пукнуло и скрылось в кривых переулках окраины.

— А жизнь — она все-таки поле, а перейти боишься, — пробормотал Чапа. — Ну что, перейдем поле вброд и отдохнем на том берегу, в тени деревьев?

Трава оказалась влажной, словно здесь недавно прошел дождь, и джинсы сразу промокли почти до колен. Музыканты без труда пересекли поле и подошли вплотную к проволочному заграждению. За покосившимися столбиками с белыми фарфоровыми плевками изоляторов до самого горизонта, за рваными спиралями Бруно, простиралась подсохшая растрескавшаяся глина. Трава здесь почти не росла, только кое-где из влажных трещин в плотной глинистой почве торчали стеганые, похожие на зеленые телогрейки, листики подорожника.

— Нас ждут на том свете, — провозгласил Мышонок, когда они ступили на рыжую, нашпигованную ржавым железом землю, — но пусть нас там подождут подольше!

Сделав несколько шагов по липнущей к подошвам почве, Лабух оглянулся. Домишки окраины, колючая проволока — все это пропало, скрылось за горизонтом, как будто если и был Город, то остался далеко-далеко. Да и глина через десяток шагов почему-то высохла, схватилась твердой коркой, прихотливо, но аккуратно, даже изящно, изрезанной трещинками. Лабух потопал, стряхивая налипшую на сапоги грязь, и ногам сразу стало легче. Кое-где попадались длинные песчаные языки — словно шнуры поземки на зимнем асфальте. Потом песка стало больше — плавно потянулись невысокие дюны, перемежающиеся глиняными, присыпанными мелкой рыжей пудрой площадками. Все чаще стали попадаться круглые песчаные пятна с размазанными краями, словно здесь некогда пробегало стадо динозавров. Приглядевшись, Лабух понял, что это воронки, затянутые песком. Из одной такой воронки, как из детской песочницы, торчала ржавая корма старинной боевой машины пехоты с распахнутыми задними десантными дверцами. Мышонок не удержался и сунулся внутрь, рискуя увязнуть в песке, но внутри был тот же песок. Только на ржавой, перекошенной стальной петле болтался почерневший нательный крестик. Чей это был крестик и куда делся некогда носивший его человек, можно было только гадать. Мышонок протянул было к крестику руку, но вовремя спохватился и оставил все, как было. Музыканты пошли дальше, оглядываясь на торчащую из песка, словно позеленевшая буханка, бронемашину. Все-таки, это был какой-никакой ориентир. Наконец и он пропал из вида. Не то передвигались путники с какой-то ненормальной скоростью, не то горизонт здесь был слишком близко, но встречавшиеся по пути ориентиры как-то сразу исчезали вдали. Все чаще попадались смятые серебристые обломки чего-то летучего: может быть, самолетов, а может — ракет, теперь это были просто неаккуратные куски скомканного алюминия.

Поднялся ветер, и Ржавые Земли от горизонта и до горизонта закурились песком и пылью. Идти стало труднее. Ветер норовил сточить лица идущих, сгладить черты, засыпать пылью глазные впадины и уши. Лабух заметил, что ветер дует не просто так, а словно упорно совершает некую осмысленную работу, потому что невдалеке от них прямо на глазах вырастал песчаный курган. Вскоре остальные песчаные холмы растаяли, съеденные трудолюбивым ветром, и на их месте обнаружились десятки боевых машин различных конструкций и назначения. Тут были и танки с бессильно опущенными длинными стволами, и какие-то ракетные установки с дырявыми тарелками антенн наведения, и странного вида гусеничные многозвенные самоходы-тягачи, и системы залпового огня со связками пусковых труб на платформах. Были уж совсем непонятного назначения шагающие устройства с тяжелыми, метрового диаметра блинами ступней, этакие стальные големы. Может быть, в Ржавых Землях они играли ту же мистическую роль, что и каменные бабы в обычных степях? В нормальной степи Лабуху бывать не доводилось, но где-то он об этом читал. И внезапно стало заметно, что все это железо неторопливо, но целеустремленно Двигается, стягиваясь к песчаному кургану и образуя вокруг него ржавую неровную бахрому. Выполнив свою работу, странный ветер прекратился, сочтя, видимо, что собранного металлолома достаточно, и его теперь уж точно примут в пионеры.