Лабух - Алексей Молокин

— Станьте дети, станьте в круг, — дурашливо пропел Мышонок тоненьким голоском, и принялся расчехлять свой бас.

Действо, однако, на этом не закончилось. Курган накрыло мутной воронкой смерча, в которой замелькали какие-то железяки, засверкали сварочные огни, загремело и заухало. Потом воронка опала, и музыканты увидели, что на вершине песчаного холма стоит металлическое чудовище, наспех слепленное вихрем из частей старой бронетехники. Стальные калеки, по-прежнему окружавшие холм лишились некоторых деталей и выглядели от этого еще более убого. Ни дать ни взять — хабуши.

— Вот это да! — восхитился Мышонок. — Эта штукенция похожа на всех зверей сразу! То есть на всех своих родителей. Надеюсь, что это всего-навсего плод художественного воображения заслуженно убиенных конструкторов, так сказать, памятник их кипучей мозговой деятельности. Кипели мозги, кипели и, наконец, сбежали. Остался только памятник. А памятники, как известно, не кусаются, слава Хендриксу!

— Не кусаются, — мрачно подтвердил Чапа, — особенно если не звать их в гости. А если позвать, то приходят исключительно для того, чтобы провалиться под землю вместе с хозяевами. Такой у них, у памятников, народный обычай.

— Ну, уж эту-то зверушку мы на вечеринку приглашать не станем, — Мышонок с опасливым восхищением разглядывал металлическую уродину. — Не поместится она в Ла-буховой хавире, да и Шер это не понравится. С бедной кошечкой инфаркт может случиться!

Мистерия, между тем, не окончилась сотворением механического монстра. Над песчаным курганом невесть откуда возникло темное грозовое облачко. Голубое небо побелело, словно высосанное этим странным сгустком темноты, из которого с треском ударила мощная ветвистая молния. Грохнуло, и внутрь железного кольца хлынули темно-прозрачные потоки воды.

— Ну, вот, все правильно, все как у людей! — восхитился Мышонок. — Младенец появился на свет, стало быть, его нужно прежде всего обмыть. Интересно, а родители как обмывать будут? Хлопнут по бочке солярки и начнут придумывать крошке имя? И как же нам назвать нашего красавца, нашего железненького усика-пусика? Танчик — не танчик, хотя у него целых две пушечки на лобике, зениточка — не зениточка, хотя вон у него, за ушками, целые пучки ракеток, залпик — не залпик, хотя у него на попке пусковых труб — на целый орган хватит. Ну, в конце концов, это их родительское право и дело, как назвать любимое чадушко, а нам пора, пошли, ребята. Нечего нам на этих крестинах делать. Стопчут еще на радостях, когда плясать пойдут, и не заметят.

Но Лабух не торопился, потому что действо продолжалось, и он не мог уйти, не досмотрев до конца. Ливень схлынул, темный сгусток над холмом рассеялся, оставив грязное пятно, похожее на след от половой тряпки. Песок потемнел и курган заметно просел под тяжестью железного младенца. Из мокрой глины вокруг холма, там, куда ударили щупальца молнии, внутри кольца молчаливых, мертвых механических уродов тяжело понимались неясные человеческие фигуры. Они, сначала неловко и кособоко, а потом все уверенней — глина подсыхала, — двигались к новорожденному стальному зверю и через гостеприимно распахнутые люки забирались внутрь.

— Сказано же, в земле солдат больше, чем на земле, — Лабух, наконец, испугался. — Это его экипаж. Прав Мышонок, пора сматываться, если уже не поздно.

— Лабух, скажи, это что, и есть ветераны? — хриплым шепотом осведомился Чапа.

— Похоже, что ветераны, только это клятые ветераны, и до нас им, слава Леннону, пока нет дела.

— Если это клятые, так сыграй им, Лабух, сыграй поскорее, ты же можешь отпустить клятых. У тебя же в прошлый раз на Старых Путях получилось!

Лабух вздохнул, посмотрел на целеустремленное мертвое копошенье, совершавшееся на вершине кургана, подумал и сказал:

— Те клятые были почти живые, а эти почти мертвые. Так что, ты уж извини, вряд ли я смогу их отпустить. Они просто не послушаются. Они же из глины, как самые первые люди, только у них вместо души — цель. — Лабух оперся на кофр с гитарой и продолжил: — Вы же знаете, слышащему мало услышать. Нужно еще, чтобы музыка попала в душу. А у этих — душа закрыта броней и ничего, кроме когда-то давным-давно обозначенной цели, не воспринимает. Бронетанковая у них душа. Так что ничего у меня не получится. Подождем, пока они уйдут, потом пойдем.

— А они точно уйдут? — Чапа с сомнением посмотрел на молчащего железного монстра. — Что-то я сомневаюсь.

Звук возник на холме и прокатился над Ржавыми Землями. Сначала это был металлический скрежет с каким-то причмокиванием, потом фыркнуло и заревело.

— Наш малыш, похоже, проснулся, — прокомментировал неунывающий Мышонок, — сейчас он естаньки захочет. Интересно, чем эта гадина питается? Хочется верить, что не бродячими музыкантами! А вдруг нашему маленькому соп-ливчику поиграть вздумается? Чапа, ты должен подарить новорожденному свой большой барабан. Ребенку нужны игрушки! А не то он сам их себе найдет.

— Вагон пластида, вот что нужно этому ребеночку, — Чапа не поддержал шутки. — И бочку гремучей ртути на закуску. Авось подавится и уймется.

Всласть поревев, стальная уродина неожиданно резво сползла с холма и, мимоходом раздавив пару родителей, устремилась в степь. Несуразная с виду машина двигалась удивительно легко, за ней взлетал пыльный фонтан, похожий на рыжий беличий хвост. Рев мотора раздавался то справа, то слева, клятые ветераны вели монстра змейкой, проверяя работу всех его систем и подсистем, несколько раз гулко ударила пушка, и очередной родитель исчез в огненно-дымном столбе — малыш практиковался, как большинство детей, на папах и мамах.

Наконец железная тварь сочла, что пора подзаправиться, и отвалила куда-то в сторону, туда, где вдалеке, словно серебряные игрушки гигантов, торчали из песка шары и цилиндры нефтебазы.

— Жрать захотел, — понимающе прокомментировал Мышонок.

— Ну все, — Лабух закинул гитару за спину, — нам в другую сторону.

И они, наступая на собственные тени, зашагали на запад, в направлении Полигона.

Ржавые Земли наконец кончились и, к удивлению Лабуха, по пути стали попадаться небольшие рощицы, а потом и вовсе начался настоящий лес, правда довольно реденький и чахлый. У многих деревьев были срезаны верхушки и отсечены ветви, словно какие-то казаки-переростки практиковались в рубке лозы. Лес, однако, тоже скоро закончился, и за ним начался собственно Полигон — огромный лоскут перепаханной во всех направлениях гусеницами тяжелой техники, изуродованной, уже навсегда бесплодной почвы, бывшей когда-то черноземом. Где-то впереди лязгало и ревело, потом земля охнула, по ней прокатилась тяжелая медленная судорога, и они поняли, что идут какие-то стрельбы. И, словно подтверждая это, из низины вылетел страшный приземистый танк, раскачивающийся вокруг ствола собственной пушки, тяжело рявкнул и, развернувшись почти на месте, пошел куда-то влево. Почти сразу же ударил выстрел, и видно было, как железное животное присело на задние катки. Звук выстрела, близкий, жесткий и плоский, словно лист броневой стали, мгновенно смял и сплющил все остальные звуки, так что Лабух почти оглох. Внезапно у горизонта мелькнула знакомая уродливая тень. Тень двигалась невероятно проворно, на доли секунды появляясь из низин и снова пропадая за холмами. Блеснула неяркая искорка, через несколько секунд что-то слабо хлопнуло и зашипело. Казалось, ребенок открыл бутылку шипучки и теперь завороженно любуется пузырящейся жидкостью, лезущей наружу.