Лабух - Алексей Молокин

— Ты мне, артист, баки не забивай, — подполковник грустно улыбнулся. — Как это, нет войны? А у самого в гитару «Каштан» встроен, да и команда твоя вооружена не хуже банды моджахедов. Нет войны, сказанул тоже! Если уж артисты с оружием ходят, то это она самая война и есть!

— Это так... — Лабух замялся, не зная, что возразить этому усталому подполковнику, который, похоже, все-таки бы в чем-то прав. — Это для внутренних разборок. Это не война!

— Все войны — это сначала внутренние разборки, а потом уже — внешние. Но внутренние все равно остаются. Где я только не был, — продолжал подполковник, — всюду была война. А вот настоящего врага так ни разу и не видел. И чужие танки жег, и людей убивал, прости господи. А только все они были не враги. До меня это потом дошло. Враги все время оказывались где-то в стороне, в слепом пятне, и я понял, что из танковой пушки их не возьмешь. У нас в академии курс был «Менталитет вероятного противника». Прыткий такой малый читал, дескать, у противника психика другая, поэтому он и не человек вовсе. А я потом с этими «вероятными противниками» в одном бараке сидел, так вот по жизни вышло. И никакого особого менталитета у них нет. За это я ручаюсь. Люди как люди, жить хотят, баб любят и выпить не дураки. Теперь вот продолжаю выполнять боевые задачи. Я просто больше ничего не умею. Ни я, ни, вот, они... — он кивнул в сторону своего экипажа. — И эти, «вероятные», тоже, наверное. Если, конечно, живы еще.

— Так выбрались бы в Город, сами бы убедились. Вас же здесь никто не держит! — Лабух никак не мог понять этого симпатичного, в общем-то, человека, который уже сколько лет не получает писем от родных, искренне считает, что всюду идет война, и почему-то ни во что не вмешивается.

— Боюсь, в безоружных стрелять придется. Не хочу, настрелялся, — пробурчал в ответ командир. — Мы уж лучше у себя повоюем. Здесь, на Полигоне, у противника по крайней мере оружие есть. И менталитет подходящий.

— А разве на войне в безоружных стреляют? — спросил Чапа. — Не положено вроде.

— А для чего же тогда война? — удивился подполковник.

Огороды закончились, и они, пройдя через КПП, оказались на территории крохотного военного городка. Со стороны городка вход на Полигон украшали поднятые на постаменты древние танки. По сравнению с железным чудищем, догоравшим на Полигоне, эти маленькие коробочки с почти игрушечными пушчонками казались смешными и несерьезными. Непонятно было даже, как в них помещался экипаж. Даже не верилось, что когда-то они наводили ужас на врага, а ведь наводили, и еще как! А рядом с проходной красовались побитые непогодой фанерные щиты с очень натуралистично изображенными на них танками, идущими в бой, и многозначительной надписью-лозунгом: «Наша цель — мир во всем мире!».

— Вон там столовая, — командир махнул рукой в сторону грязноватого двухэтажного строения из силикатного кирпича. — Вы давайте покурите немного, а мы сейчас сполоснемся и придем.

Ждать пришлось недолго, и звукари с посвежевшими, трогательно пахнущими детским мылом танкистами направились в столовую.

— Свинина у нас своя, — похвастался Анзор-механик, — и картошка с капустой тоже. У нас тут все свое, кроме хлеба и водки. Хлеб и водку нам из города привозят. Тут к нам ребятки из города дорожку протоптали, тоже артисты своего рода. Они деловыми себя называют. Они нам пивко, водочку, красненькое и шмотки для офицерских жен, а мы им — стреляные снарядные гильзы да старые траки. Нам жалко, что ли? У нас этого добра навалом!

Похоже, низший командный состав ориентировался в обстановке гораздо лучше своего командира и, в целях выживания, наладил натуральный и взаимовыгодный обмен с ушлыми ребятами из города.

«Ох, не только стреляные гильзы вывозят деловые из военного городка. Откуда, спрашивается на диких рынках берутся детали от крупнокалиберных «утесов», «кордов» и «браунингов»? — подумал Лабух. — Хотя металлисты снабжаются с каких-то других складов и никому не рассказывают, где эти склады находятся. А если бы и рассказали — мало бы что изменилось. На склады металлисты ходят рейдом, человек по пятьдесят, и хорошо, если возвращается половина...»

— Ну, вы поиграйте немного, — попросил командир, когда с обедом было покончено и законные «фронтовые» сто грамм контрабандной водки выпиты. — Только негромко. Не любим мы громкой музыки.

Лабух и Мышонок включили гитары в акустический режим, Чапа извлек щеточки. И они поиграли. Они пели про то, как «...На опушке леса старый дуб стоит, а под этим дубом партизан лежит, он лежит, не дышит, так, как будто спит, золотые кудри ветер шевелит...», и «По улицам Берлина полк пройдет, там лежит конец войны...». И про незадачливых самураев, кубарем летевших наземь, под напором стали и огня. И, конечно же, «По танку вдарила болванка...». Эту песню они пели уже вместе с танкистами. Потом пели танкисты. Хорошо пели, душевно и слаженно, так что Лабух понял, что они действительно — экипаж. По тому, как люди вместе поют, всегда можно понять, как они друг к другу относятся.

Потом командир извлек откуда-то видавшую виды гитару. Простую, не боевую, с треснувшей декой. На деку была налеплена смуглая переводная девица, застигнутая фотографом в тот момент, когда она еще только собиралась что-нибудь на себя нацепить. Вид у девицы был ошарашенный. Трещина на деке проходила как раз на уровне талии дивы, так что красотка, казалось, только что вырвалась из лап нерадивого фокусника, который распилил ее пополам, но не до конца.

Подполковник виновато посмотрел на Лабуха, дескать, извини, понимаю, что не умею, но очень хочется, взял аккорд и сначала осторожно, примериваясь, а потом уверенно запел.

Закрыт проезд и дальний лес оцеплен,

И горизонт в разрывах и огне,

И если кто-то говорит о цели,

То в том же смысле, что и на войне.

Вот с направляющих, настильно, с тяжким шипом

Сорвалась смерть, неистова и зла.

И крикнуть хочется — да нет ли здесь ошибки,

Постойте, парни, ведь своя ж земля!

Отчизна же, а мы ее кромсаем!

Ведь мы стреляем по своей земле

И губим сад, который не посажен,

И тупо месим нерожденный хлеб...

Но в мирной тишине, такой огромной,

Мы понимаем — все-таки нужны

На полигонах оспины воронок,

Как будто бы прививки от войны!

Песня была явно местная, экипаж ее хорошо знал, но не подпевал, потому что, когда поет командир, остальные должны молчать и слушать.

«Он мог бы стать бардом, — подумал Лабух. — Но не стал, потому что стал командиром. Почему-то нельзя быть одновременно командиром и бардом, хотя среди военных барды все-таки встречаются. Ну что ж, зато подполковник и, судя по всему, хороший командир...»

— Время, — сказал Мышонок и посмотрел на Лабуха. — Нам надо идти. Спасибо вам, мужики.

— И вам спасибо, ребята, — командир встал. — Что же, нам пора, и вам пора. На Старом Танковом скоро смена кончается, как раз успеете добраться. Вы к нам еще приезжайте. Когда мы этого гада прикончим. Вот тогда мы с вами споем и спляшем!