Уроборос - Этери Чаландзия

Однажды это жилье ограбили. Брать было нечего, всех ценностей — два кольца, часы и небольшая икона в окладе. Это и унесли. Остальное перевернули и перерыли. Нина долго не могла заставить себя вернуться и навести порядок. Каждый раз на пороге подступала волна брезгливости и гнева, и она сбегала, так и не открыв дверь. Ночевала у подружек, ожидая, когда обида пройдет. Нечто похожее Нина испытывала и сейчас. Только на этот раз вор без лица и имени влез в ее жизнь. Что-то украл, что-то перевернул, что-то безнадежно испортил. И пусть пока ею двигали лишь подозрения и догадки, у нее не было ни сил, ни желания оставаться в том доме и жизни, где они с Егором были вместе. И она сбежала.

Нина не нашла ничего подходящего и затушила сигарету о подошву сапога. Бросила окурок на входе. Ничего, пока не считается. Встала, прошлась. Мертвая зона. Она открыла окно. Летом во дворе всегда было шумно, галдели птицы, играли дети, из проезжающих автомобилей доносилась музыка. Сейчас стояла зловещая зимняя тишина. Нина оставила окно приоткрытым, осмотрелась. Ее окружали вещи из прошлого. Эти книги уже были прочитаны, одежда изношена, из чашек все было выпито, а в подушках на кровати оставалось одно пыльное перо и никаких снов. На стене висел постер — пожелтевшая и выцветшая афиша спектакля. Самого спектакля уже не существовало. Сняли из репертуара года три назад. Два актера умерли. Режиссер эмигрировал. Нина открыла холодильник. Пустота. Бутылка водки в морозилке.

— Ну, с водкой-то ничего не могло случиться, — пробормотала она и налила стопку.

Залпом выпила и передернула плечами.

— Пойло…

Как была, не раздеваясь, Нина упала на кровать. Заснула мгновенно, словно провалилась в топь и все пыталась выплыть, выкарабкаться из густого и тревожного болота. В конце концов липкий сон сам вытолкнул ее прочь, словно устал от нее или она ему надоела. Очнулась на вдохе. Хотелось пить, плакать, обнять Егора, зарыться, спрятаться в его объятьях.

Она села на кровати. Осмотрелась. Пусто, темно и как-то подозрительно тихо. Казалось, пока она спала, все предметы в квартире сбежались обсудить происшествие, а с ее пробуждением застыли, застигнутые врасплох. Тоска висела над этим жилищем. Нина расплакалась, но слезы не принесли облегчения. Она словно выпала в холодное море с борта теплохода, который и не заметил, что стал на грамм легче, и неспешно и величественно удалялся в сторону горизонта. Она одна болталась в черной ледяной волне и даже не могла позвать на помощь. А если бы и позвала, то кто бы ее услышал? Акула?

Нина напилась водой из-под крана, умыла лицо, посмотрела на свое отражение в пыльном зеркале. Растянула губы в улыбку. Надо было предупредить подруг, что-то объяснить родителям. Она не думала, что ее будут пытать с пристрастием, они давно не были близки. Нина выполняла роль дочери, регулярно созваниваясь и принимая участие в семейных праздниках, но это уже была не ее жизнь. Егор тоже поддерживал отношения с матерью и отчимом скорее из чувства долга. Казалось, все связи слабели и рвались. И чем стремительнее они отдалялись друг от друга, тем отчаяннее хватались за случайных попутчиков в надежде не упустить, не пропустить свое счастье.

Она вздохнула. Еще и Лиле надо бы набрать, явно же не просто так звонила. Но не хотелось никого видеть, ни с кем разговаривать. У Нины сейчас не было сил для внешнего мира. Для себя-то едва хватало. Она оделась и вышла из квартиры на поиски еды и тряпок.

Враждебную среду необходимо было отмыть и приручить.

* * *

В кабинете китайца тихо работало радио. Невидимая ведущая на одном из диалектов настойчиво втирала что-то слушателям Поднебесной. Ни слова было не разобрать. Сплошное мурлыканье и мяуканье. Егор слегка шевельнулся, и иглы в теле напомнили о себе.

Когда-то у него были проблемы с поясницей, и знакомый посоветовал сходить к Шаю. Полное имя китайца было Шайнинг, и своим вечно довольным и сияющим видом он его вполне оправдывал. По-русски Шай знал буквально три слова: «Спакойна», «Больна» и «Халасо», но прекрасно справлялся. Очень внимательно слушал длинные истории своих пациентов о развитии ревматоидных артритов, динамике атрофических ринитов, об ишиасах и грыжах межпозвоночных дисков. Егора умиляло, в каких подробностях посетители расписывали китайцу свои болячки. Тот не понимал ни слова, кивал, улыбался, одного за другим укладывал говорунов на койку и накалывал иголками. Этими иголками и какими-то мутными порошками он вылечил и его больную спину, и Егор проникся симпатией к старому врачу и нетрадиционной медицине. Последние несколько дней у него сильно болела голова, и сейчас, лежа на жесткой кушетке, он, прикрыв глаза, прислушивался к ощущениям.

Точно так же он прислушивался и к своей новой жизни. Впечатления были странные. С одной стороны, радостное возбуждение. С другой — апатия. Только сейчас, оставшись в одиночестве в пустой квартире, он понял, как устал за все эти годы. Устал улыбаться, здороваться, прощаться, махать рукой, словно хвостом, отъезжая, махать, приближаясь, снимать ботинки на входе, надевать на выходе, есть то, что приготовили, нахваливать, не дай бог забыть поблагодарить и слушать, слушать, слушать. Эти многочасовые радиопередачи обо всем на свете, о природе, погоде, культуре, архитектуре, без пауз, без точек, без всякой возможности вклиниться и вмешаться. Нина даже в туалете не давала посидеть спокойно. На все была готова, лишь бы вытащить Егора из его убежища. Замок научилась выкручивать снаружи, чтобы сунуть свой нос в сортир и проверить, на горшке ли он сидит или прилип к потолку и плетет паутину заговора.

Как вошь под колпаком, он вечно ходил под наблюдением. Естественно, когда наблюдение сняли, Егор упал. Рухнул без сил. В первые дни у него было желание вообще заплевать все вокруг, он вел себя, как хамская матросня. В верхней одежде, не снимая грязных ботинок валился на диван, ел со сковородки, смотрел, что хотел, сколько хотел и звук не регулировал. Но все-таки он старался сдерживаться. Периодически мыл за собой чашку, грязные вещи сбрасывал в корзину, не курил в квартире. Хоть в чем-то надо было ограничивать себя, пока не превратился в ликующую личинку. Но именно в нее он стремительно превращался. И это было хорошо.

Тихо открылась дверь, и к нему в комнату вошла собака Шая. Симпатичный пес породы шиба-ину. Хитрая лисья мордочка, хвост кольцом, густая и пышная рыжая шерсть. Пес был умный и тихий. Никогда не гавкал. Может, и хотел бы, но не умел. Цокая когтями, он подошел и уселся напротив кровати, Егор подмигнул ему. Пес зевнул и, казалось, подмигнул в ответ.

«Собаку, что ли, завести, — подумал Егор, разглядывая пса, — а может, попугая? Игуану? Мышь-полевку. Да хоть кого…»

Пес растянулся на полу, вздохнул и закрыл глаза. Егор постепенно погрузился в дремоту. Свобода… как же это было прекрасно.

* * *

Целыми днями Нина скребла, терла, полировала и начищала все поверхности, желая привести свой старый новый дом в порядок и вернуть его к жизни. Получалось не очень, после многолетнего запустения буквально на всем лежал липкий слой пыли. Но Нина была настойчива и упорна и постепенно отвоевывала обновленное пространство у хаоса и грязи.