Неудача в наследство - Светлана Романюк

На стене подрагивал ажурный узор, что сплёл солнечный луч, пробираясь сквозь тонкие ветви черёмухи, росшей за окном. «Похоже, поздние пробуждения входят у меня в привычку», — подумала Аннушка, открывая глаза и любуясь орнаментом из бликов и теней. Мысль эта не всколыхнула в ней ни досады, ни радости. Ощущение было такое, будто Аннушка ещё не вся проснулась, не полностью. Она видела и слышала, а послушать было что, из-за двери и из окна доносились гомон, щебет, шелест и голоса — словом, все те звуки, которыми обычно наполнен день, но вот чувства, эмоции и даже мысли — они ещё дремали. Поэтому Аннушке казалось, что на сердце и в голове у неё пусто и гулко.

Аннушка потянулась сладко и длинно, как делала в далёком детстве. Вспомнилось, как бабушка при этом оглаживала её по бокам, легонько трясла за ручки и ножки и приговаривала «тяги, потягушеньки…» и что-то ещё маловразумительное и не до конца понятное, но очень милое и родное. Торопливой дробью раздался стук в дверь, спугнув мимолётное воспоминание.

— Входи, Марфа! — крикнула Аннушка слегка хриплым со сна голосом.

— Доброе утречко, барышня, — застрекотала та, распахнув дверь. — И как это вы завсегда знаете, кто из нас за дверьми стоит? Дар у вас недюжинный! Видящая, как есть видящая!

Аннушка села на край кровати, возвела очи горе и пояснила:

— Сотню раз тебе говорила. Стучитесь вы с Любкой по-разному, вот и весь секрет. И никакого дара не нужно.

Марфа ураганом прокатилась по комнате, поправила подушки, подвинула вазочку, одёрнула занавеску. Невысокая, пухленькая, румяная, она предпочитала говорить, а не слушать, и уж тем более не вслушиваться в чужие слова.

— Да отчего же это по-разному, когда одинаково. Она рукою, и я не лбом. Вы, барышня, завтракать сегодня здесь будете? Я мигом принесу! Вы страсть какая бледненькая вчера воротились. Такая бледненькая! Я уж думала, опять за Поликарпом Андреевичем бежать придётся!

— Принеси, — не стала противиться Аннушка. — И чаю вели с душицей заварить.

Марфа подхватилась и ринулась к двери, едва не налетев на входившую в комнату Ольгу.

— Ох, прощения просим! — повинилась она, прижав ладошки к груди и одновременно присев в неловком книксене. Затем повернулась к Аннушке и, со значением поиграв бровями, доложила: — Вот ещё одна болезная. Утром за столом и не притронулась считай ни к чему! Матушка с батюшкой в храм на утреннюю службу отправились, присмотреть некому — можно голодом себя морить!

— Марфа! — строгим голосом прикрикнула на неё Ольга.

Аннушка поморщилась. Обычно, ни маменька, ни папенька не отличались религиозным рвением, но едва кто-либо из домашних заболевал, Татьяна Михайловна тут же вспоминала о Божественном семействе и начинала посещать все службы. И утреннюю в третейник, посвящённую Трёхликому, и вечернюю — в шестицу, посвящённую Шестиликой, а в девятину в храме бывала аж трижды: утром, днём и вечером, не забывая и Девятиликому все службы отстоять. У богов просила родным здоровья, ставила витые дорогие свечи, лила драгоценные масла. Папенька в помощь божественную в делах мирских не слишком верил, но маменьку исправно в эти дни сопровождал, рублём её рвение поддерживал. Видно, после того, как вчера Аннушка пожаловалась на самочувствие, маменька решила просить за неё Трёхликого. Она всегда очень переживала за детей, правда, когда Аннушка была младше и часто простывала, ей хотелось, чтобы в эти дни маменька не пропадала в храме, а хоть немного посидела бы рядом с нею. Отёрла потный лоб влажным полотенцем, напоила морсом или просто — почитала бы сказку. Но маменьке не хватало времени на такие мелочи, с которыми и нянюшка справиться способна, а вот материнскую молитву в храме никто, кроме матери, не свершит. Поэтому Татьяна Михайловна билась за здравие и благополучие своих детей лбом об пол в храме, а у постелей их за это же самое сражались, как правило, бабушка и нянюшки. Да и сама Аннушка, когда подросла, частенько у приболевших младших дежурила. Она тряхнула головой, отгоняя непрошеные мысли, и увидела насупленную сестру, раздувающую ноздри на Марфу. Та всплескивала руками и стрекотала:

— Что Марфа? Марфа правду говорит! Марфа о вас, барышня, радеет и печалится…

— Марфуш, а ты на двоих завтрак сюда принеси, — остановила говорунью Анна.

Та понятливо кивнула, взметнула юбки и скрылась из виду. Ольга надув губы смотрела на хлопнувшую дверь.

— Не хмурь брови, состаришься раньше времени. Морщины будут, — поддразнила сестру Аннушка. — Андрей Дмитриевич тебя любить перестанет!

Ольга всхлипнула, повалилась на кровать, которую даже застелить не успели, и заливаясь слезами провыла:

— Уже-е-е разлюби-и-ил…

«Шутка не удалась», — растерянно подумала Аннушка.

— Так, — сказала она, — кому-то стоит успокоиться и не придумывать ужасов на пустом месте. Что произошло? Опять глазки другим строила, а он приревновал?

— Не-е-ет! Не я-я-я! — продолжала голосить Ольга. — Он са-а-ам!

Анна вздохнула, потёрла лоб ладонью и отправила сестру за ширму, холодной водой умыться.

— Ступай, ступай, — поторопила она рыдалицу. — Сейчас Марфа вернётся, негоже, чтобы она тебя такую видела. Она потом в людской такого наплетёт, три круга вспоминать будут.

Ольга, хлюпая носом и поскуливая, спряталась, где велели, там и затихла. Через минуту лишь плеск воды выдавал, что за ширмой кто-то есть.

Аннушка накинула поверх сорочки капот, пригладила щёткой волосы.

Марфа воротилась столь же стремительно, сколь и исчезала. В руках несла поднос, многоярусно и густо уставленный блюдами, блюдцами, розетками, мисками и плетёными корзиночками. В центре стоял чайник тонкого фарфора, с полевыми цветами и тетеревом на пузатом боку. Споро расставила всё принесённое на столик у окна.

Аннушка смотрела и решительно не понимала, как всё эти яства несколько минут назад помещались на подносе, в несколько раз меньшем по площади, чем столешница.

— А барышня где? — спросила Марфа, оглядывая сервированный к завтраку стол с видом генерала, выигравшего сражение. — Неужто и сейчас голодать решила? Я на двоих несла!

— Руки она споласкивает, не переживай, — успокоила её Аннушка. — Ступай, мы сами справимся.

— А постель как же? Не убрано же…

— Ступай, ступай. Не тряси пыль над кашей. Потом уберёшь.

— Как прикажете, — понурилась Марфа и неторопливо поплыла из комнаты, выставив в сторону ширмы чуткое ухо.

За ширмой Ольга старательно журчала водой до тех пор, пока не услышала хлопок затворившейся за служанкой двери. Затем понуро вышла к