Сталинградский калибр - Сергей Зверев

– Я понимаю, – кивнул командир взвода. – Доберусь, выполню. Не беспокойся, командир, у меня хлопцы не первый день воюют. Новобранцев неопытных нет. Кто последним в живых останется, тот хоть на пузе, но доползет до своих, в зубах доставит сведения.

– Не сомневаюсь, иначе не отправлял бы вас.

– А то, может, вместе? – предложил Заболотный. – Вроде сведения добыли, чего еще рисковать.

– А ты уверен, что полковник не врет? Хорошо, насчет четырех дивизий у нас документальные доказательства есть, есть схемы передислокации вражеских войск. Такие планы им не успеть изменить, такое за два дня не делается. А наши одним ударом могут помешать им, разрушат все планы. Ударить могут в самые уязвимые места. И снова гнать врага на запад. Меня, Фома, аэродром беспокоит. Если там и правда формируется авиационная группировка, нацеленная на помощь Паулюсу и на прорыв к нему танковых армад, тогда нужно все еще проверять.

– Удачи тебе, командир!

– И тебе, старшина! У тебя два парня есть, которые немецким немного владеют. Хорошо в школе учились. Я им набросал несколько ходовых фраз, которые могут встречных немцев хоть на какое-то время ввести в заблуждение. Тем более на бортах «ханомагов» опознавательные знаки румынских войск.

– А если нам румыны встретятся? – усмехнулся Заболотный.

– Тогда тем более не сразу поймут, что вы русские. Пусть думают, что немцы. И вообще, тебе не разговаривать с ними, а стрелять в них придется. Но лучше без шума пройти. Сигналы для нашей передовой линии помнишь?

«Здравствуй, сынок! Напиши подробнее, как состояние мамы, что говорят врачи. Очень переживаю за нее и тебя. Но я знаю, Ким, что ты у меня уже взрослый, ты мужчина, и на тебя можно положиться.

Я получил от тебя сразу пять писем. Увы, трудно работать фронтовой почте, когда идет такая война, когда происходят такие события на фронте. Ты просишь меня в каждом письме, чтобы я рассказал тебе и твоим товарищам о боях, о героизме наших бойцов! Я расскажу. Но только вы должны понимать, ребята, что бойцы сталкиваются не только с врагом, что им приходится на каждом шагу сталкиваться с горем местных жителей, которые оказались, хоть и на время, под пятой ненавистного врага. Боль, страшная боль сжимает сердце, когда видишь такое.

На днях одна моя хорошая знакомая, Лия Галимова, рассказывала, как они ехали на машине в прифронтовой полосе. И это не единичный случай, это скорее, повседневное зрелище, постоянные события, это все повторяется изо дня в день. Так она мне рассказывала: «…остовы разбитых домов видны сквозь дым и зарево пожарищ. У стены кирпичного дома лежит убитая женщина, а по ней ползает ребенок, весь измазанный кровью… Шофер Миша Шевченко подбирает ребенка, но нас обстреляли… Едем на машине с продуктами, малыш плачет. Миша тоже перепачкался кровью… Добрались до своих, до штаба дивизиона, Мишу в медсанбат… Стираю гимнастерку, у меня между пальцами кровь, не могу отстирать, человеческая кровь плохо отмывается…»

А вот это из моего личного архива. Я часто нахожу записки, дневники фашистов, читаю и думаю: «А вы на что рассчитывали? На легкую прогулку, как во Франции или в Бельгии? Вы принесли в наш дом ад, так хлебните и вы полной чашей этого адского зелья!»

Это записки Бенно Цизера, немецкого пехотинца: «Сижу в окопе еще с одним солдатом. Это 20-летний парень из Австрии, у него дизентерия, и воняет от него невыносимо. Непрерывный обстрел. Мне больно ушам и очень холодно. В 50 метрах от меня Волга. Мы совсем рядом с противником. Я уже совершенно равнодушен ко всему. Я не вижу выхода из этого страшного ада. Раненых не увозят, они лежат по деревням в кольце окружения. Я могу надеяться только на божье чудо. Ничто другое здесь не может помочь. Наша артиллерия совершенно замолчала, вероятно, не хватает боеприпасов. Я голоден, замерз, мои ноги как лед. Мы оба не произносим ни слова – о чем говорить?»

А это из дневника убитого немецкого ефрейтора, который мне привез мой друг, тоже военный корреспондент.

«Оглушительный грохот: нас забрасывают ручными гранатами. Обороняющиеся сопротивляются всеми средствами. Да, это стойкие парни. Обороняющиеся бьют со всех сторон. Смерть завывает на все лады. Из последних сил добираюсь до воронки в углу цеха. Там кто-то есть. Это наш врач. Он перевязывает раненого.

– Сколько на твоих?

– Семь.

Ушам своим не верю: три часа, а продвинулись всего на семьдесят метров!

В этот самый момент над цехом как раз взвивается красная ракета, за ней – зеленая. Это значит: русские начинают контратаку… Итак, конец! Все оказалось бесполезным. Не понимаю, откуда у русских еще берутся силы. Просто непостижимо. Бессильная ярость овладевает мной. Первый раз за всю войну стою перед задачей, которую просто невозможно разрешить. Итог уничтожающий. Больше половины солдат убиты или тяжело ранены. Убитых удалось вынести только частично, так как противник продолжал преследование. Теперь цех снова полностью в руках русских».

А вот эти записи я нашел в вещах немецкого капитана Гельмута Вельца. Они датированы 11 ноября. Тогда еще фашисты надеялись на что-то, на помощь. А теперь… Теперь у них есть свой выбор. Или сдаться в плен, или смерть. И знаешь, нам на передовой все равно, что они выберут. Слишком сильна ненависть к врагу. Слишком много горя они нам принесли.

«Котел» теперь съеживался с каждым днем. Армейское руководство пыталось поддержать наш боевой дух быстрыми повышениями по службе и раздачей медалей. Несмотря на все превосходство противника, армия в эти дни разрушения совершала просто нечеловеческое усилие. Каждый день мы могли слышать, как тот или иной угол котла попадал под тяжелый обстрел русской артиллерии. Это означало, что там вскоре начнется атака, и зона окружения еще сократится. Нам стало известно из множества сброшенных на нас листовок, что русские предложили армии капитулировать. Завися в своих решениях от фон Манштейна и Гитлера, Паулюс ответил отказом – как и ожидалось. Что он чувствовал и что он думал лично, осталось неизвестным. У нас не было ощущения, что нас ведет во всем превосходящий нас командующий армией, хотя каждый чувствовал, что теперь нам необходимо энергичное руководство».

На рассвете следующего дня, отправив колонну Заболотного, Алексей подошел к нескольким старикам. Пятеро бородатых ветеранов надели ради такого торжественного случая свои потрепанные, застиранные, латаные-перелатаные шинели и шапки, в которых они воевали в прошлую германскую, а потом и в Гражданскую войну.

– Ты, командир, даже не сомневайся, – заверил старший из стариков, бывший казачий вахмистр Антипов. – Нам терять нечего, а перед героями не должно быть стыдно. Кто за Родину в бою полег, должен упокоиться со всеми почестями. Не обессудь, но все сделаем, как по православию положено, хоть среди убитых есть и коммунисты, и комсомольцы. Мы слыхали, что товарищ Сталин Православную Епархию восстановил, храмы открывать разрешил. Понимает он, что вера, она в руках солдата страшная сила. За Родину и за веру каждый на смерть пойдет и глазом не моргнет.