Сын ХАМАС - Мосаб Хасан Юсеф

— Позволь мне рассказать тебе кое-что, Мосаб, — начал Лоай. — Я работаю в Шин Бет восемнадцать лет, и за это время я знаю только одного человека, которого разоблачили. Все эти люди, которых ты видел убитыми, не имели к нам никакого отношения. Палестинцы начинали подозревать их, потому что у них не было семей и они вели себя подозрительно, вот их и убивали. Мы так защитим тебя и позаботимся о тебе, что никто ничего не заподозрит. О тебе никто не узнает.

Я смотрел на него долго и пристально.

— Ладно, — наконец произнес я. — Согласен. Вы меня сразу отпустите?

— Ну и отлично! — просиял Лоай. — К сожалению, освободить тебя прямо сейчас мы не можем. Поскольку вас с братом арестовали сразу после Саламеха, история попала на первую полосу Al-Quds[3]. Все думают, что вас арестовали, потому что вы были как-то связаны с изготовлением бомб. Если выпустить тебя сейчас, люди сочтут это подозрительным и, возможно, подумают, что ты предатель. Лучший способ защитить тебя — вновь отправить в тюрьму. Ненадолго, не волнуйся. Когда подвернется случай освободить или обменять вас, мы воспользуемся им. А в тюрьме, я уверен, тебе поможет ХАМАС, особенно учитывая тот факт, что ты сын Хасана Юсефа. А мы с тобой увидимся после твоего освобождения.

Они отвели меня обратно в камеру, где я просидел еще пару недель. Я не мог дождаться момента, когда выберусь из «Маскобийи». Наконец однажды утром охранник сказал мне, что пора идти. Он надел на меня наручники, но на этот раз не за спиной, а спереди. Никакого вонючего колпака. И впервые за сорок пять дней я увидел солнце и вдохнул свежий уличный воздух. Я дышал полной грудью, наполняя легкие и наслаждаясь ветерком, щекочущим лицо. Забравшись на заднее сидение фургона «форд», с наслаждением плюхнулся на сидение. Был жаркий летний день, и металлические браслеты, сковывавшие руки, сияли на солнце, но мне было все равно. Я чувствовал себя свободным!

Два часа спустя мы приехали в тюрьму «Мегиддо», но потом еще час сидели в фургоне, ожидая разрешения въехать. Когда разрешение, наконец, было получено, нас отправили к тюремному врачу, который осмотрел меня и сказал, что со мной все в порядке. Я принял душ с настоящим мылом, получил чистую одежду и туалетные принадлежности. На обед я поел горячего — впервые за долгое время.

Меня спросили, к какой организации я принадлежу.

— ХАМАС, — ответил я.

В израильских тюрьмах каждой организации позволялось опекать своих людей. Расчет был на то, что такое положение либо уменьшит некоторые социальные проблемы, либо создаст еще больший конфликт между группировками. Если заключенные направят свою ярость друг на друга, у них останется меньше энергии на борьбу с Израилем.

Попадая в тюрьму, каждый заключенный должен был объявить о своей принадлежности к какой-либо организации. Нам приходилось выбирать: ХАМАС, ФАТХ, «Исламский джихад», Народный фронт освобождения Палестины (НФОП), Демократический фронт освобождения Палестины (ДФОП) или что-то другое. Мы не могли быть сами по себе. Заключенным, которые действительно не состояли ни в одной организации, давалось несколько дней, чтобы определиться. В «Мегиддо» ХАМАС был самой крупной и сильной организацией, которая полностью контролировала ситуацию в тюрьме и устанавливала свои правила.

Когда я вошел, заключенные тепло приняли меня, похлопывая по спине и поздравляя со вступлением в их ряды. Вечером мы сидели и рассказывали свои истории. Однако спустя какое-то время я почувствовать себя «не в своей тарелке». Один из заключенных задавал много вопросов — слишком много. Даже несмотря на то что он был эмиром — лидером ХАМАС в этой тюрьме, он не вызывал у меня доверия. Я слышал много историй про «подсадных уток» — так называли тюремных шпионов.

«Если он шпион Шин Бет, — думал я, — почему он не верит мне?» Ведь предполагается, что теперь я один из них. Я решил играть наверняка и не болтать лишнего, рассказал только то, что говорил следователям в центре дознания.

Я застрял в тюрьме «Мегиддо» на две недели — молился, постился и читал Коран. Когда поступила новая партия заключенных, я предупредил их об эмире.

— Будьте осторожны, — сказал я. — Мне кажется, эти ребята — эмир и его друзья — «подсадные утки».

Они немедленно рассказали эмиру о моих подозрениях, и на следующий день меня отправили обратно в «Маскобийю».

— Как прошла твоя поездка в «Мегиддо»? — спросил Лоай.

— Все отлично, — ответил я, саркастически усмехаясь.

— Знаешь, вычислить шпиона с первого взгляда — это высший пилотаж. Теперь иди отдохни. Скоро мы снова отправим тебя в тюрьму, и ты проведешь там гораздо больше времени. Но в один прекрасный день мы начнем работать вместе.

«Ага, и в один прекрасный день я прострелю тебе башку», — подумал я, глядя ему вслед.

Я гордился собой за такие радикальные мысли.

В центре дознаний я провел еще двадцать пять дней. Все это время я находился в камере с тремя заключенными, среди которых был брат Юсеф. Мы коротали время за разговорами. Один парень рассказал, как он убил кого-то. Другой хвастался тем, что готовил смертников. У всех в запасе имелись интересные истории. Мы сидели плечом к плечу, молились, пытались отвлечься от нашего положения.

Наконец, всех нас, кроме брата, перевели в «Мегиддо». Но на этот раз не к «подсадным уткам», а в настоящую тюрьму. Ничто больше уже не будет прежним.

Большинство заключенных, которые жили в камерах предварительного заключения годами, могли узнать о нашем приближении по запаху.

Длинные спутанные волосы и бороды, грязная одежда после трех месяцев, проведенных в ужасающих условиях. Потребовалось около двух недель, чтобы избавиться от вони, приобретенной в центре дознания. Мытье не помогало, этот запах должен был пройти сам.

Заключенные начинали отбывать срок в камере предварительного заключения — в специальном помещении, где каждый проходил своего рода карантин, прежде чем присоединиться к «коренному» населению лагеря. Некоторые из них, однако, считались слишком опасными, чтобы содержаться вместе со всеми, и они жили в этих камерах годами. Неудивительно, что эти люди принадлежали к ХАМАС. Среди них были и знакомые, они узнали меня и подошли поздороваться.

Из-за отца меня узнавали везде, где бы я ни появлялся. Если он был королем, то я стал наследным принцем. И относились ко мне соответственно.

— Мы слышали, ты был здесь месяц назад. Твой дядя тоже здесь. Он скоро придет тебя проведать.

Обед был горячим и сытным, хотя и не таким вкусным, как тот, что я ел в камере с «подсадными утками». И все же я был счастлив. Несмотря на тюремные стены, я чувствовал себя свободным. Оставаясь в одиночестве, я раздумывал о Шин Бет. Я пообещал работать на них, но они не дали мне никаких указаний. Не объяснили, как мы будем держать связь и что вообще это значит — работать вместе. Они предоставили меня самому себе, не дав инструкций, как себя вести. Я был совершенно потерян. Я больше не зная, кто я. Я даже подумал, может быть, они обманули меня.