Лекции о будущем. Мрачные пророчества - Эдуард Лимонов

Человек — машина для совершения жизни, как плот — приспособление для того, чтобы плыть по реке.

Потом был этот бутерброд с ливерной колбасой и свежим огурцом, который навсегда стал для меня символом блистательной жизни, взрослой жизни. Как-то меня притащила Анна к приятелю, у него были книги, много. Он налил нам по рюмке водки и сделал этот бутерброд, бутерброды. Мне тогда навсегда они показались изысканными. Я ведь был простой парень.

Анна уже 27 лет как умерла, и тот мужик, я полагаю, давно умер.

Жителю холодного климата, мне всегда не хватало тепла, я постоянно мёрз, и вот теперь ещё идти куда-то в холод, в землю, где сыро и противно.

Нет, не то чтобы я боялся, ещё чего, но противно ведь.

За стеной ловко пищат дети что-то вечернее. Не то дожёвывают, не то допивают, не то ласкаются к родителям. Я, поскольку одинокий волк, живу от моих детей отдельно и, честно говоря, счастлив этим.

У нас нет ведь ничего общего.

Они, возможно, никогда не достигнут моего уровня сознания. Я дразню своих нацболов жутким девизом: «Ваши дети будут хуже вас», и это нацболов нервирует. Это их дестабилизирует. Потому что они любят своих детей. И это очень плохо.

Были травы. Украинская трава ужасна, разнузданна и расхристана, как запорожские казаки. У неё толстые стебли, жирная пыльца, и её жадные грубые цветы охраняют шипы, роса и жёсткие, как арестантская колючая проволока, колючки.

Она высоченного роста, пузата, агрессивна, она может переполосовать ступни или колени, вызвав бурное кровотечение. Украинская трава, как грязный убийца гайдамак, она не одного поля ягода с чайным фарфоровым сервизом, это точно.

Украинская трава называется бурьян, и она как промзона. Жуткое отродье.

Хохлы — сельскохозяйственные люди. Это просто плохие люди. Я бывал у них в избах, умело притворяясь, но пришёл к выводу, что они дрянь, а не люди. Ублюдки какие-то…

Хохлы — вообще позорище, лапищи — во, ножищи — во, и всегда пьяные. Большевички в сравнении с хохлами были просто sophisticated people.

Дети за стеной цокают языками, покрикивают, будто едут на волах.

Дети — это сумасшедшие. Они куда-то вроде идут и одновременно и стоят, и танцуют, и рожи корчат, и вот языками цокают. Пошли, забыли куда шли, схватили в руки что попало, бросили, перед тем как бросить, укусив. Им нравится ронять еду на пол. Отнимать друг у друга ломти, чтобы швырнуть с хохотом, дети — это человек, каким он оставался бы, если бы его не муштровали. Они подвывают, как вечерние крысы…

А от женщин воняет. Если, конечно, задаться целью видеть в них пригожих кукол, то некоторое время можно продержаться на этой лжи. Самое привлекательное в женщинах — это порок и наличие греха. Единственное, что в них возбуждает, — это порок и грех, которые присутствуют, даже если сами они его не чувствуют, ведут себя умеренно.

Тот, кто не опускался в порок, сойдясь с женщиной, тот врёт и тот не настоящий мужчина.

Мужчина должен угнетать этих фимэйл. Иначе — никакого удовольствия ни им, ни тебе.

Когда перестаёшь угнетать, возникает любовь, а то и дружба — самые скучные и низменные чувства.

Самые лучшие отношения с ней — это насилие. Признавайтесь, признавайтесь. Идя к женщине, вы надеетесь на порок, вы надеетесь на изнасилование.

Жара. Крым ли, Карабах ли. Все войны и насилия, которые тут случились. Все сгустившие крови. Тонны солнца, прыгающие берега, хлюпающая кровь, волна цвета чёрного винограда.

Лошади, идущие по дороге, оставили своё соломенное, пахучее дерьмо, волосатыми шарами лежит оно на дороге.

Кто я такой, у которого любимый герой — апостол Павел, «худой немолодой еврей», что совсем уж безобразие?

В русских школах нас не учили, как стареть. И не готовили к этому возрасту. Между тем старость — самая мучительная часть жизни, за нею зияет дверь в ничто, и она может продлиться ох как долго, старость.

Все интересы и разговоры старых людей — кто ещё умер, и тихая злорадная радость, что мы, я, ещё живы.

Вокруг полно умирающих друзей или бывших друзей, если ты отдалился. У этого рак и голова как биллиардный шар, поскольку прошёл курс химиотерапии.

Все вокруг знают, что вот этому осталось жить год-два, но он сам тупо верит, что бессмертен.

А этого можно поднять с постели, как ребёнка: одна рука ему под колени, другая — под мышки.

Жуть.

И вот я расхаживаю по этому миру стариков, сам приговорённый. Ну что я, не знал, что ли, что придётся покидать этот мир, отправляясь в никуда, а если и в куда-то, то я-то не представляю, есть ли там что?

Знал.

И, собственно, некому жаловаться.

Даже к молитве не приступаю, поскольку если миллиарды молитв никого не одарили бессмертием, то понятно, что и мои не достигнут цели.

К тому же я всегда называл бессмертие вульгарным.

Чего же я желаю?

Я желаю себе лёгкой, то есть мгновенной, смерти в неожиданный момент.

После моей смерти я желаю, чтобы вы распорядились моим телом следующим образом:

Захороните моё тело в гробу, вполне традиционным способом.

Не выставляйте моё мёртвое тело на обозрение. Это пошло. Прощаться со мной не нужно, потому что я этого не хочу.

Захороните меня на русском кладбище, чтобы со всех сторон лежали бы русские, ну то есть их останки.

Не жадничайте местом, отмерьте приличные квадратные метры, чтобы люди могли приходить и побеседовать со мною незримым на место моего захоронения, спросить совета либо обратиться с вопросом. При жизни я ведь для многих был учителем, уверен, что в ещё большей степени учителем буду после смерти.

Прошу посадить саженец дерева — дуб, таким образом, чтобы тень его, когда вырастет, падала бы на мою могильную плиту. Которую вы положите, возвысив её изголовье, и чтобы ближе к ногам плита спускалась к уровню поверхности кладбища.

Таким образом, настоящее завещание отменяет то, которое я составил в 1998 году и опубликовал его в книге «Анатомия героя».

Почему дуб? В возрасте, по-моему, одиннадцати лет, что ли, вероятнее всего, это был 1954 год, мне привелось с моим классом и с учителями оказаться в роскошной дубовой роще где-то на Украине, и там мы встретили цыганский табор. Цыгане были красивые до невозможности, живописные, в тяжелого шёлка рубахах невиданного густого цвета — и лиловых, и красных, и горчичных.

Была осень, повсюду лежали по земле крепкие, справные жёлуди. С тех пор я люблю дубовые рощи, а они встречаются всё реже и реже. Дуб ведь дерево благородное.

Предписываю вам, таким образом, чтобы высадили дуб, и я буду там тлеть в земле, и будут сыпаться на мою могилу жёлуди. А вы будете приходить с вопросами.