Смерть в осколках вазы мэбен - Виктория Платова

Ситуация нравилась мне с каждой минутой все меньше. Гертведь сам пригласил меня на выставку, и картины действительно потрясающие, нохудожник… Что-то в нем задевало, казалось фальшивым, как правильно заметилГерт, словно червоточина в яблоке. А авангардист Иванов, который такстарательно выполнял роль гида, а потом внезапно куда-то исчез? Ателохранители? Действительно, зачем художнику телохранители? Понятно, что ончеловек далеко не бедный, но на самом деле не нефтяной же магнат и не воротилашоу-бизнеса.

Я внимательно рассматривала своего собеседника, которыйвдохновенно рассказывал об искусстве, бросая на меня выразительные взгляды. Ноего речь звучала несколько заученно, словно он раз и навсегда запомнил нужныйтекст. Он спокойно развалился в кресле и подкреплял каждое слово выразительнымижестами холеных рук. За своей внешностью художник следил весьма тщательно. Чеготолько стоит его аккуратная, волосок к волоску, шевелюра. Кстати, ни одногоседого волоса в его возрасте. К тому же этот неестественно яркий блеск.Вероятнее всего, какое-то дорогое средство для окрашивания. Плюс, конечно же,умелый парикмахер и косметолог. За лицом Карчинский ухаживает не хужемолодящейся кокетки, настолько гладкая и упругая у него кожа.

И морщин почти незаметно. А когда он улыбается, видны ровныебелые зубы, пример высококачественной работы отличного стоматолога.

А его безупречная одежда, которую он носит небрежно, дажещеголевато. Насколько точно подобран цвет костюма и рубашки, а этот длинныйшарф-платок темно-бордового цвета, так выгодно подчеркивающий безупречностьодежды. А золотой браслет с изумрудами, который ловко охватывал запястьезнаменитости. Так в большинстве своем одеваются звезды телеэкрана, поп-певцы,молодые люди, которые не утруждают себя работой и черпают средства из толстыхпапиных кошельков.

И даже красота картин, что так привлекла меня с самогоначала, отошла куда-то на задний план. Уж очень плохо стыковалось это искусствос покровительственно-барственной манерой Карчинского, его вкрадчиво-бархатистымголосом, его глазами.

Его глаза за одну секунду меняли весь его облик, они тоулыбались, то ласкали, то становились приторными, как медовая патока, тооткровенно похотливыми, как у вышедшего в тираж плейбоя, то напоминали стальныебуравчики, готовые просверлить черепную коробку и добраться до мозга.

Презрение, нагловатая уверенность, бесцеремонность сменялисьв его глазах пошловатым блеском и пресыщенностью. Он все время менялся,оставаясь при этом одним и тем же — холодным и расчетливым типом.

— Вы меня совсем не слушаете, — вдруг оборвал себяКарчинский. — Вы о чем-то задумались, Леда?

— Нет-нет. — Я поспешно поставила рюмку. — Яслушала вас и вспоминала картины. Поразительно, как много можно иногда передатьнесколькими штрихами.

— Вам что-нибудь понравилось? — самодовольноулыбнулся художник.

— Конечно, картины замечательные, но одна мнезапомнилась больше других. Кошка, которая охотится за воробьями. Удивительно,насколько точно вы передали ее стремительные движения и испуг птиц, которыеторопливо разлетаются во все стороны.

— Браво! Брависсимо! — Карчинский захлопал владоши. — У вас отменный вкус, Леда. Я взял этот сюжет у Пен Самбека [13]. Я рад, что вы обратили на эту картину внимание, это тонемногое, чем я могу по праву гордиться.

— Ладно уж, не скромничай, — проворчал упорномолчавший до этого Герт. — А то у тебя мало хороших работ?

— Хороших немало, — спокойно кивнулКарчинский, — но отличных… А эта одна из них, скажу без ложной скромности.А как вам…

Договорить он не успел, потому что в дверь настойчивопостучали. Художник надменно бросил:

— Я занят. — И снова повернулся к нам:

— На чем я остановился?

Но стук раздался снова, дверь приоткрылась, и тихийвышколенный голос торопливо позвал:

— Владимир Иванович.

— В чем еще дело? — Карчинский раздраженнодвинулся к двери. — Одну минуточку.

В течение нескольких минут мы слышали его барственный голос,который распекал нерадивого слугу. Тот, видимо, тихо оправдывался, потому чтохозяин продолжал метать гром и молнии. Наконец начальственная выволочка подошлак концу, и Карчинский, пылая праведным гневом, появился на пороге комнаты.

— Прошу меня извинить, — сказал он. —Возникло некоторое недоразумение, и я должен спуститься в зал, чтобы всеуладить. Черт возьми! — сорвался он. — На что только я держу этихдармоедов, если все вопросы приходится улаживать самому. Поэтому, —добавил он уже тише, — мне придется ненадолго вас покинуть.

— Нам тоже уже пора. — Я встала. — Приятнобыло с вами познакомиться, Владимир Иванович. Надеюсь, что вы не откажетесьдать интервью нашей газете?

— Конечно, конечно, дорогая Леда. — К художникувернулось его хорошее настроение. — Оставьте телефон, чтобы мы смогли договоритьсяо встрече. И давайте встретимся в ближайшие дни, потому что на следующей неделеу меня открывается выставка в Москве, и я должен буду уехать.

— Хорошо, — я кивнула и протянула ему листокблокнотика с торопливо нацарапанными телефонами. — Верхний рабочий, —пояснила я, — а нижний домашний.

— А звонить вам можно в любое время? — вкрадчивопоинтересовался художник. — Я, бывает, долго не могу уснуть.

— Даже если я уже буду спать, то непременно проснусь иотвечу вам. — Я постаралась ответить скромно, без вызова и издевки.

Художник, видимо, оценил мои старания. Он спрятал листочек вкарман и распахнул дверь:

— Прошу.

Карчинский торопился, но все же не преминул рассказать намнесколько забавных историй, случившихся с его знакомыми в стенах галереи.

Когда мы вошли в зал, то я очень удивилась. По моимпредставлениям, выставка уже давно должна быть закрыта, но, видимо, этообстоятельство не слишком смущало собравшихся в зале и говоривших на повышенныхтонах людей. Карчинский сразу направился к многочисленной группе. Какоказалось, заправлял всем невысокий плотный мужчина с коротко стриженнойголовой, сидящей на толстой шее. Дорогая одежда и властные манеры наводили намысль, что это криминальный авторитет, но одного взгляда на одутловатое лицо ссизыми щеками и набрякшими веками, которые скрывали весьма проницательныеглаза, хватило, чтобы узнать самого известного в городе банкира Ивлева,депутата городской Думы и закадычного друга питерского губернатора.

Наша газетная братия тоже немало чернил вылила, рассказываяо махинациях банкира во время избирательной кампании, но, как водится, непойман — не вор, и банкир все же занял депутатское кресло. «Умен,зараза, — высказался тогда в его адрес Семен Гузько, — всегда сумеетвывернуться». А моя коллега Лилька пыталась подогреть интерес публики историямио его связях то с известной телеведущей (что было правдой), то с оченьизвестной пианисткой (что правдой не было), то намекнула на его увлечениеактрисой Воронцовой, которая блестяще сыграла в местном мелодраматическомсериале (было у них что-то или нет, так и осталось для многих загадкой), инаконец выдала новость, что банкир решил покровительствовать дому «North Wind»,а за это дом предоставит в его распоряжение одну из моделей. В это, надопризнаться, вообще никто не поверил.