Не плачь - Мэри Кубика

У меня в подсознании живет образ девушки. Она похожа на Ли Форни, одноклассницу, которая украла мое сердце в двенадцать лет, и вместе с тем еще целую вереницу девушек, в которых я был влюблен в разные периоды своей жизни. Девушка моей мечты одновременно похожа на Селену Гомес и ведущую прогноза погоды по новостному каналу «Каламазу». У девушки моей мечты овальное лицо, очень белая кожа и близко посаженные светло-карие глаза, которые сидят почти у самой переносицы ее вздернутого носика. Волосы у нее светло-русые, точнее, цвета карамели, и гладкие; в моих мечтах их вздымает ветер, и они развеваются вокруг головы. У нее широкая, веселая, беззаботная улыбка.

Она обитает не в самых глубоких фазах сна, не в быстрых снах – там место для моих кошмаров, повторяющихся снов о том, как папаша допивается до смерти или дотла сжигает дом, и мы оба пытаемся оттуда выбраться, но не можем. Нет, та девушка живет в том месте, где находятся легкие сны, где часто размыта грань между сном и явью. Она приходит перед тем, как я засыпаю, и когда я просыпаюсь, прихожу в себя, перехожу от сна к реальности. Ее неземная фигура подплывает ко мне. Она гладит меня по щеке, дотрагивается до моего плеча или тянет меня за руку и шепчет: «Пойдем…» – хотя всегда, всегда, когда я решаю полностью проснуться, она уходит, тает у меня на глазах. Наяву я никак не могу четко представить себе ее волосы, глаза или ее жизнерадостную улыбку, хотя, закрывая глаза, точно знаю, что она вот-вот появится, позовет меня, поманит за собой. «Пойдем…»

В двенадцать лет я впервые поцеловался с Ли Форни. В самый первый и в самый последний раз – именно здесь, в этой кабинке в виде морского змея. Был летний вечер, и карусель, как сейчас, не работала. Парк уже закрылся на ночь. Я взял из дома телескоп; мы сидели на краю пляжа, на песке и смотрели на звезды; я показывал ей Двойное скопление в Персее, туманность Ориона, Плеяды, а она притворялась, будто ей интересно. А может, ей и правда было интересно – не знаю. Мы с Ли дружили с детства; в пять лет вместе играли в классики. Она жила недалеко от нас в доме пятидесятых годов постройки на небольшом участке земли; ее дом был такой же, как мой. Я захватил с собой телескоп – к тому времени, как дотащил его до пляжа, у меня руки отнимались, такой он был тяжелый – потому что обещал кое-что ей показать, кое-что крутое. Я думал, что ей понравится. Не знаю, почему мы не смотрели в телескоп дома. Я подумал, что у воды будет лучше. И ей действительно понравилось. Какое-то время она меня слушала, а потом сказала: «Спорим, я быстрее тебя добегу до карусели». И мы побежали, с трудом передвигаясь по песку. Потом пересекли парковку, перелезли через оранжевую ограду и очутились на сонной карусели. Мы совершенно забыли о телескопе и о ночном небе. Мы, смеясь, упали в кабинку. Я дал ей выиграть, как много раз до того, когда мы бегали от ее дома до моего или от моего дома до ее.

И именно тогда она поцеловала меня сухими, деревянными губами – так целуются двенадцатилетние дети. Для меня с того дня мало что изменилось. Трудно усовершенствоваться в чем-то, если у тебя нет практики. Зато у Ли в то время практики было хоть отбавляй – в этом я не сомневаюсь.

Потом мы долго сидели молча, понимая, что больше уже не будем прежними друзьями; после нашего поцелуя что-то изменилось. Если это можно назвать поцелуем – мы сидели, прижимаясь друг к другу губами, секунды две, не больше.

К тому времени, как мы вернулись на пляж за телескопом, там уже собралась целая компания придурков из баскетбольной команды; они смотрели в телескоп на парочку, которая обнималась чуть дальше на пляже. Быстро оглянувшись на карусель, я тогда еще подумал: интересно, что еще они видели. Когда я попросил вернуть телескоп, они меня обругали. Обзывали меня неудачником и умником. И еще пидором. Они перебрасывали телескоп друг другу, чтобы я его ловил. Потом они сказали Ли: зря она со мной связалась, ведь она может найти кого-нибудь получше. И она почему-то им поверила. Когда я, грустный и одинокий, возвращался домой с телескопом в руках, Ли осталась с теми парнями.

Уже тогда я сознавал свою роль в социальной иерархии. Прошло шесть лет, но в моем положении почти ничего не изменилось.

Ли уехала, те парни уехали. А я по-прежнему здесь, сижу на карусели совершенно один и выслеживаю какую-то недосягаемую девушку; она так же далека от меня, как девушка моей мечты.

Эстер – замечательная соседка. Была такой почти всегда. Она ни разу не сердилась на меня до того дня, когда я переставила продукты в ее кухонном шкафчике. Тогда она разозлилась на меня по-настоящему. То есть я хочу сказать, что у нее реально поехала крыша – мне так показалось. Кстати, я даже не переставляла ее продукты. Мне нужно было кое-что найти – сушеный укроп. Я хотела добавить его в свой попкорн для микроволновки. Немного соли, немного сахара, немного чеснока, немного сушеного укропа – и готово! Попкорн – одна из многих моих слабостей. Эстер была на занятиях, на вечерних занятиях по трудотерапии, а я пришла домой и собиралась посмотреть какую-то телепередачу.

У каждой из нас есть свой шкафчик для продуктов. Один шкафчик общий, для посуды, но запасы хранятся отдельно. Мой шкафчик под завязку забит всякой ерундой, чипсами и прочим, а по шкафчику Эстер сразу понятно, что она любит готовить и придерживается здорового образа жизни. У нее на полках стоят лапша с водорослями, семена базилика, сушеный укроп, арахисовая мука и даже смесь гарам-масала – понятия не имею, что это за фигня. А на завтрак она ест готовые хлопья.

Итак, я решила приготовить попкорн. Конечно, я могла бы ограничиться одной солью, но, зная, что у Эстер есть все необходимое для моей особой заправки, я немного порылась в ее специях, крупах и остальном в поисках сушеного укропа. Мне показалось, что я потом все поставила на место, но Эстер, видимо, так не считала. Когда она пришла домой, я смотрела телевизор и ела попкорн. Звук мы по вечерам всегда прикручиваем, чтобы не побеспокоить миссис Бадни снизу. Стоит сделать звук телевизора чуть-чуть погромче, как она начинает стучать нам в пол шваброй. Живо представляю, как она стоит посреди комнаты в платке на своей круглой голове, с белым рыхлым лицом, и дрожит от ненависти.

В тот день телевизор работал так тихо, что я сама почти ничего не слышала. Эстер вернулась в хорошем настроении, но все изменилось, когда она полезла в свой кухонный шкафчик за зерновыми хлопьями.

– Куин! – позвала она тоном Ганнибала Лектера в «Молчании ягнят», когда тот говорил: «Здравствуй, Кларисса…» Потом она влетела в гостиную и выключила телевизор.

– Эй, ты что? – возмутилась я. – Я же смотрю!

Эстер бросила пульт в клетчатое кресло.

– Поди сюда, пожалуйста, – попросила она и тут же, не дожидаясь моего ответа, вышла из гостиной.

Я отложила попкорн и побрела за ней на кухню. Ее шкафчик был приоткрыт. Мне вовсе не показалось, что на полке беспорядок. По-моему, все стояло на своих местах. Укроп стоял там, где ему и положено быть, – между петрушкой и фенхелем. Она расставляет специи в алфавитном порядке.

– Ты трогала мою еду? – спросила Эстер, и голос у нее странно дрожал – раньше я ни разу не слышала, чтобы у нее дрожал голос.