Не плачь - Мэри Кубика

Вскоре мы снова обсуждаем зиму. Холод, ветер, снег…

После четвертой партии Ингрид отпускает меня.

– Ты вовсе не обязан сидеть со мной и составлять мне компанию, – говорит она, собирая карты. – Не сомневаюсь, у тебя есть дела поинтереснее.

В последнем я не уверен. И все же ухожу. По-моему, это у Ингрид есть дела поинтереснее, чем сидеть со мной.

Прощаюсь, выхожу, захлопываю за собой дверь. Стоя на крыльце, слышу, как Ингрид запирается на замок и на засов. Я сбегаю по ступенькам. На улице какой-то седан осторожно заползает на парковочное место. Водитель глушит мотор. Из машины вылезает молодая дама с сигаретой в тонких губах. Я обхожу седан и вдруг замечаю, что впереди по улице бредет одинокая фигура. Это девушка в черно-белом клетчатом пальто и черной вязаной шапочке. На плече вперехлест холщовая сумка; руки она сунула в карманы. Кончики волос треплет ветер.

Перл!

Вскоре она исчезает в утреннем тумане за единственным в нашем городке холмом в дальнем конце Главной улицы. Она скрывается за холмом, и ее поглощают большие дома и громадные деревья, которые растут в той части городка; они поглощают и переваривают ее. Неожиданно я замечаю, что стою посреди улицы. Я стою, словно прирос к месту, и смотрю ей вслед. Но ее уже нет.

Вдруг скрипит дверь; повернув голову, я вижу доктора Джайлса. Он вышел на крыльцо и смотрит в ту же сторону, что и я. Я не один. Мы с Джайлсом оба наблюдаем, как она уходит, как исчезает за холмом, тает в утреннем тумане.

В книжный магазин я звоню по дороге домой, то и дело извиняясь, потому что в автобусе очень плохая связь. Я очень стараюсь говорить искренне. В самом деле стараюсь. Пытаюсь говорить самым добрым голосом, изображаю олицетворение доброты, искренности и заботы. Гремучая смесь!

Даму, которая подходит к телефону, зовут Анна; она вечно настороже, какая-то слишком нервная и законопослушная – я подметила эти ее качества в тот единственный раз, когда мы с ней встречались. Как-то я зашла за Эстер в книжный магазин, чтобы составить ей компанию в положенный ей получасовой обеденный перерыв. Стоило мне объяснить, зачем пришла, Анна поспешила указать, что я пришла рано. Хотя на часах двенадцать двадцать четыре и в магазине нет ни одного покупателя, обеденный перерыв у Эстер начнется в двенадцать тридцать и ни минутой раньше. И она, как коршун, принялась следить за Эстер, которая расставляла книги на деревянной полке. Какие-то нужно было ставить обложкой наружу, какие-то корешком. Она отпустила нас ровно в двенадцать тридцать. Тогда я еще подумала, что Анна мне совершенно не нравится. Очень некстати, что из всех сотрудников магазина на мой звонок ответила именно Анна. Я представляюсь, стараясь не выдать себя, не проболтаться, что я вот уже тридцать шесть часов или даже больше не знаю, где Эстер.

На том конце линии долгое молчание. Сначала мне даже кажется, что тощая, похожая на скелет старуха пошла искать Эстер. В моей душе загорается слабая искорка надежды: может быть, Эстер в самом деле там, на работе? Может быть, сейчас она расставляет книги на деревянных полках обложкой наружу… Целых десять или даже двадцать секунд я надеюсь, что услышу голос Эстер. Но молчание так затягивается, что я уверена: из-за плохой связи нас разъединили. Отрываю телефон от уха и смотрю на экран, считая секунды. Пятьдесят три, пятьдесят четыре… Моя собеседница не отключилась.

– Алло! – зову я. – Анна! – Кажется, я несколько раз окликаю ее по имени, хотя в автобусе очень плохо слышно. Пассажиры шумят, работает дизельный двигатель, снаружи непрестанно гудят клаксоны. Сейчас час пик, повсюду пробки. Ну кто бы мог подумать!

Наконец Анна подает голос:

– Эстер должна была прийти в три… А вы знаете, где она? – довольно отрывисто спрашивает она, как будто подозревает, что я морочу ей голову. Похоже, она не заметила моих наигранных теплоты и искренности.

Мне не нужно спрашивать, я и так знаю, что сейчас уже шестой час. Вокруг меня бурлит людская толпа. Все спешат в пригороды. Меня сдавили со всех сторон; пытаюсь удержаться на месте, вцепившись в поручень. В салоне плохо пахнет. От пассажиров пахнет потом, нечищеными зубами. Трудно рассчитывать на что-то другое в конце рабочего дня! Ко мне прижимается чье-то потное плечо, но отстраниться нельзя: некуда.

Конечно, странно, что Эстер не вышла на работу. Эстер всегда ходит на работу, даже в такие дни, когда с трудом встает, жалуясь, что у нее нет сил. И все же идет. Она работает усердно; она старается всем угодить. Очень хочет произвести хорошее впечатление на начальство и сотрудников, даже на Анну, хотя я не раз говорила ей, что это напрасная трата времени. Анне невозможно угодить. И все же совсем не похоже на Эстер не выходить на работу. Как бы я ни злилась на нее из-за того, что она подыскивает новую соседку – от ее предательства мне по-прежнему больно, – я совсем не хочу, чтобы Эстер попала в беду или потеряла работу, поэтому решаю ее прикрыть.

– Она заболела, – говорю я, не в силах придумать с ходу ничего лучше. – Бронхит или пневмония… – И я подробно описываю сухой кашель, похожий на крупозный. Рассказываю о желтовато-зеленой мокроте и о том, как Эстер не в состоянии встать с постели уже целые сутки. – У нее температура. Озноб. И все же утром она собиралась на работу, – добавляю я, напоминая о том, какая Эстер добросовестная и трудолюбивая; она хотела выйти на работу, несмотря на высокую температуру и озноб. – Должно быть, она почувствовала себя по-настоящему паршиво, раз все-таки не пошла.

Похоже, Анну ничем не проймешь. Она сурово заявляет: Эстер должна была позвонить и предупредить о том, что заболела.

– Странно, в субботу Эстер выглядела нормально, – продолжает она, как будто допускает – только допускает, – что Эстер вовсе и не больна.

– Все развивалось очень быстро, – лгу я. – Она свалилась с простудой.

– Подумать только! – отвечает Анна, а сама, наверное, думает: «Врешь ты все».

Возможно, у той кофейни даже есть название, но я его не знаю. Для нас это просто «кофейня на углу Кларк и Беруин». Так я называю то место, где мы с Эстер часто сидим. Для нас кофейне не нужно никакого названия. «Давай встретимся в кофейне», – говорим мы друг другу по телефону, и вскоре, словно по волшебству, обе оказываемся там. Кстати, это доказывает, что мы все-таки подруги… то есть были подругами. Мне казалось, я всегда знаю, о чем думает Эстер. Но теперь я уже ни в чем не уверена.

Я замечаю ее в окне еще до того, как вхожу. Сразу обращаю внимание на колорированные рыжеватые волосы и очень белую кожу. Уже вечер, снаружи темнее, чем внутри, поэтому я без помех разглядываю зал, декорированный в стиле промышленного дизайна. Все кажется каким-то незавершенным: стальные столы, спасенные и переработанные вещи, которые свисают с потолка и стен. Она, сутулясь, сидит на высоком табурете у одного из деревянных подоконников, которые тоже служат столами, держит в руке бумажный стакан, смотрит в окно и ждет меня. Я сразу понимаю: не то. Мы с Эстер обычно сидим не у окна, а в дальнем углу, за камином, у голой кирпичной стены.