Зона бабочки - Алексей Корепанов

Насколько Гридину помнилось из прочитанной когда-то статьи, — а читал он по-прежнему охотно, если время позволяло, — в эвереттических мирах это самое время течет весьма необычно: оно может растягиваться, сжиматься, делать петли, течь вспять… В общем, джентльменский набор фантаста. Потому, вероятно, он и не испытывает ни голода, ни жажды, ни усталости. А Скорпион предупреждал: о еде-питье не беспокойся, они тебе не понадобятся. Именно потому, что время здесь иное? И, пардон, по нужде ему совсем не хочется — ни по малой, ни по большой.

Следующая особенность эвереттических миров: их физические свойства отличаются от мира земного. И опять в точку!

А еще: каждый человек — лишь некая часть сложного образования, которое в Мультиверсе существует как мультивидуум. Каждый человек одновременно живет во множестве миров, но не знает об этом. Потому что эти другие жизни многих «я», составляющих «супер-я» мультивидуума, «свернуты» и обычно не проявляются, хотя оставляют следы своего присутствия в глубинах подсознания — и человек порой может что-то такое чувствовать. «Черный человек на кровать ко мне садится, черный человек спать не дает мне всю ночь…» Поэты — существа особые, сверхчувствительные… Да если еще и бухают по-черному…

Зона — иной мир, и не исключено, что он встретит здесь другие части того образования, того «супер-я», что зовется Германом Гридиным. Двойника своего встретит. А ведь та девчонка говорила о двойниках…

— Ага, — вслух сказал Герман. — Всенепременно встречу. И пойдем с ним в «Лилию», и выпьем за знакомство. Параллельной водки.

Он сказал так потому, что мысль о двойнике отозвалась в душе все той же болью — ощущением какой-то утраты. И боль душевная тут же породила боль физическую — как и прежде, между лопаток.

«Вернусь — и обязательно к докторам», — решил Гридин.

После тридцати лучше, чуть что, обращаться к айболитам, а то потом может быть уже поздно…

«Все это классно, Герман Георгиевич, — сказал он себе. — Параллельный мир, дыра в другое измерение… Можно еще предположить, что вообще попал в чью-то книгу. Или в тридевятое царство, тридесятое государство. Или шаман в порядке эксперимента отправил меня в какой-нибудь перпендикулярный мир. Накурился я, наелся мухоморов, водочкой запил, пивком полирнул — и лежу на диване, галлюцинирую, а Скорпион с шаманом водку тем временем допивают Не пропадать же добру. Загробье, как бы не так! Да Загробье просто отдыхает — похлеще штучки имеются…»

Тысячу раз прав Скорпион: лишняя информация совершенно не нужна. Какое сейчас ему, Гридину, дело до природы зоны? Да не все ли равно — параллельный это мир или загробный? Его зачем сюда послали? Искать и найти. Вот и надо искать, а не морочить самому себе яйца. Напрямик не получается — значит, нужно в обход. Как нормальные герои. Если и в обход не получится — будем думать дальше. В конце концов, если ничего лучшего не подвернется, — зайти в любой дом возле рва, пройтись по квартирам, пошвырять с балконов мебель и навести переправу. Не бездонная же она, эта канава! Да, работенка, конечно, не из легких, для какого-нибудь циклопа, — а что поделать? Придется попотеть.

В глубине души Герман все-таки рассчитывал, что удача его не бросит — негоже бросать такого красавца…

А прежде чем устремить стопы свои в обход, нужно поискать какой-нибудь камешек, или ветку сломать — да и проверить, что там за холодец во рву. Если поверхность прочная — уже легче. Если нет — значит, нет.

Он хлопнул себя кулаком по колену и начал вставать. Вперед, труба зовет!

Труба не труба, а сирена завыла, словно этой деве сон страшный приснился.

Оказалось, что он не может подняться на ноги — куртка словно прилипла к совершенно на вид безобидному дереву. А ведь совсем недавно он без помех елозил по стволу спиной. Герман собрался было расстегнуть «молнию», чтобы выскочить из куртки — но не успел. Протянувшиеся сверху длинные гибкие ветки, подобные щупальцам, оплели его, притиснув руки к бокам, чуть ли не с пальцами вырвали пистолет и бросили оружие на газон. В мгновение ока Гридин оказался спеленутым, как ребенок, и таким же беспомощным. Превратившиеся в подобие лиан ветки подтянули его вверх, и Гридин повис над землей, словно в колыбели. Или, если предполагать самое худшее, — словно в гробу.

«В той норе, во тьме печальной, гроб качается хрустальный на цепях между столбов…»

Эти строки Пушкина, сохранившиеся с детства, пришли в голову чуть позже, когда он понял, что с такими путами справиться не в силах.

Страха не было. А вот досады и злости на самого себя — хоть отбавляй. Так позорно влипнуть!

Сверхосторожный супербоец. Наверное, если бы Гридин мог дотянуться до лежащего в траве пистолета, он бы застрелился.

Это было позорище. Это был провал…

Псевдосолнце над головой злорадно и ехидно смотрело на него, беспомощного, с подобия небес. И, наверное, скалился вдалеке сфинкс, и голем ворчал удовлетворенно, потирая лапы в предвкушении поживы.

Гридин уже успел израсходовать весь запас матерных слов, которыми и мысленно, и вслух обзывал себя, когда неподалеку послышался какой-то стук вперемешку с легким поскрипыванием. Эти звуки потихоньку нарастали, и Герман перестал ругаться и начал настороженно прислушиваться, пытаясь понять, что это за новая напасть. Ему представилась цокающая копытами по тротуару лошадь, впряженная в телегу. А на телеге с набросанной соломой привиделся ему гроб — наводящая тоску и необоримый страх нехитрая конструкция, обтянутая белой тканью с черной каймой. Такой гроб на телеге он видел в детстве, когда хоронили прабабушку, Серафиму Ивановну. Было ему пять лет, и он хорошо запомнил немноголюдную похоронную процессию, направлявшуюся на деревенское кладбище в сосновом лесочке над поймой Волги. Помахивающая хвостом рыжая лошадь, телега — и гроб.

Возможно, сейчас по-над рвом везли его гроб…

Стук и поскрипывание приблизились и затихли возле дерева, на котором Герман висел, как диковинный плод.

Он повернул голову и увидел, что ошибся ненамного. Лошадь действительно была — только не рыжая, а какая-то пегая, в светлых пятнах по серому, с рокерской спутанной гривой. И телега тоже была, обыкновенная телега, которые еще, наверное, не перевелись в сельской местности. Двумя боковыми колесами она заехала на газон. Вместо соломы лежал на ней пустой мешок с полустертой надписью непонятно на каком языке. Гроб отсутствовал — зато вожжи держал некто в знакомом черном плаще с поднятым капюшоном. Возница тяжело сполз с телеги, откинул капюшон, и Гридин вновь увидел белый череп, напоминающий изделие из пластика. Черный подошел к дереву, в его костяных руках вдруг оказалась коса, и полотно ее тускло отражало багровый свет, струящийся с небес.

Дергаться Герман не стал — бесполезно было дергаться. Сирена молчала. Вероятно, потому, что угрозу своей жизни Гридин уже никоим образом предотвратить не мог. Завой тут хоть целый хор сирен — ничего не изменишь. И пенять нужно было только на самого себя…