Купите Рубенса! - Святослав Эдуардович Тараховский

любили спорить, мы обожали спорить, но, в конце концов, мы договаривались. Так было всегда, все десять лет дружбы и общих дел, но только почему-то не в этот раз – что тоже было странно. Мы оба уперлись, как упираются лбами бараны на горной тропе. Вернее, уперся Борис, намертво стоявший за полторы тысячи, я же аргументированно настаивал на трех. Поначалу это даже позабавило нас, мы, как обычно, похохотали, отобедали вместе и расстались до завтра, чтоб, переспав с проблемой, договориться на свежую голову.

Часы ночевали со мной, стояли рядом, на тумбочке под желтым светом настольной лампы. Я слушал их малиновый, долгий, услаждающий ухо звон, я разглядывал их манкую, рыночную красоту и никак не мог понять, почему такой редкий предмет, в который уже вложено столько денег и времени, должен стоить меньше трешки. Ночью мне приснился сон: бабка с топленым молоком тянула из Витькиных рук фарфоровые часики, Витька матерился во весь свой золоченый рот и кричал, что меньше чем за пол-лимона не отдаст.

Наутро я отправился на встречу с другом еще более уверенный в своей правоте, а также в том, что за ночь Борис приблизился ко мне.

Я ошибся. Мы снова схлестнулись в споре, но каждый еще тверже стоял на своем. Три и полторы не сдвинулись с места.

Я уважал, я любил Бориса, но сейчас я смотрел на него с сочувствием и даже сожалением, он зря тратил себя в споре.

Я знал, что в денежных вопросах должен поднимать перед ним руки, но язык мой упрямо поворачивал в сторону «нет». Да, я не так люблю деньги, как он, думал я, но в достоинствах вещи я разбираюсь не хуже – лучше Бориса и уверен, что эти часики должны стоить три тысячи! Ей-богу, я не требовал для себя никаких привилегий, я просто отстаивал справедливость к предмету и, конечно, я был прав.

Да, признаю, мой друг, как великодушный лев, был со мною терпелив. Он призвал себе в помощь весь свой гипнотический дар, все красноречие, весь душевный запас убеждения. Он долго упрашивал меня уступить, он был так убедителен, что на мгновение я засомневался – уступить ему, что ли? К счастью, я не девушка, я достаточно волевой человек и быстро преодолел слабость. При чем здесь дружба – резонно возразил я сам себе, когда есть просто здравый смысл, и он диктует.

Вероятно, я все-таки оказался сильнее. Он вдруг прервал свои уговоры и после паузы сухо сказал: «Хорошо, поставим за три».

Маленькая победа воодушевила меня.

Мы поставили часы за три тысячи в магазин на Бронной, к Славке, и стали ждать.

Мы ждали месяц, ждали два. Ничего не происходило. Борис, ни разу и ни в чем меня не упрекнув, молчал. Часы, как заговоренные, не хотели продаваться. Более того, если верить Славке, ими вообще никто не интересовался.

Я знал, что Борис нуждается в деньгах – жена его тяжко болела, лечение обходилось дорого, и продажа часов могла бы помочь. Я был благороден, я предложил ему взаймы, но он почему-то отказался. Однако через три месяца не выдержал и впервые заговорил о том, что часы следовало бы все-таки уценить.

Я не согласился, потому что он снова был не прав. Я объяснил ему, что дело не в неправильной цене, а в том, что у Славки плохой магазин. В той же цене я перенес часы в другой магазин, к Костяну, на Арбат.

Прошло еще три безнадежных месяца. Борис молчал.

Как прежде, мы встречались почти каждый день. Как прежде, хохотали, спорили и обедали вместе, но что-то понемногу менялось в наших отношениях. Лицо друга было для меня открытой книгой, и однажды я прочел в ней разочарование. Я все чаще ловил на себе его немигающий, нелегкий взгляд, и, когда, желая этот взгляд перебить, я спрашивал: «Ты чего?», он содержательно отвечал: «Ничего». Я впервые подумал тогда, что он может без всякой причины подпортить нашу дружбу, и это будет огромной его ошибкой.

Я уценил часы на пятьсот долларов. Не помогло. Даже через месяц они не продались.

Я уценил их еще на тысячу. Теперь они стоили так, как хотел Борис, полторы, но ими по-прежнему никто не интересовался.

– В чем дело? – спросил я у Костяна.

– Покупатель не любит уцененные вещи, – ответил Костян. – Вы изначально перемудрили с ценой и убили предмет.

– Что теперь делать?

– Ждать.

Я честно и со смехом рассказал обо всем Борису.

Я помню, что сидели мы тогда в любимом нашем итальянском кафе на Арбате, пили зеленый с жасмином чай, сквозь стеклянные стены смотрели на улицу, заполненную разноперой российско-иностранной толпой, в которой глаз автоматом застревал на приятных женских силуэтах.

Ответ Бориса меня удивил.

– Ты оставь эти часики себе, – спокойно сказал он. – Меня они больше не волнуют.

По инерции я хохотнул, но внутри такой ответ меня откровенно возмутил. Я ли не думал об общей нашей выгоде, я ли не старался срубить как можно больше денег? И вот, пожалуйста, так оценены мои труды!

В тот же вечер я срочно принял ответственное решение.

Я забрал часы у Костяна.

Часы теперь были у меня, но, желая обрадовать друга, я позвонил Борису и сказал, что они продались и что завтра же мы можем получить деньги.

– Замечательно, – сказал Борис. – Я тебя поздравляю, – добавил он.

И положил трубку.

Назавтра он мне не позвонил. И послезавтра не позвонил.

Я не обидчивый, я выдержанный человек, я позвонил сам.

«Он в командировке, сказала мне жена Лена. Когда вернется, не знаю».

Я позвонил через три дня, потом через неделю, я звонил ему несколько раз, пока не понял, что из этой командировки он ко мне никогда не вернется.

Глупость и почти что подлость с его стороны. Что, в конце концов, произошло? Ничего, я хотел как лучше. Три и полторы – не такая уж огромная разница. Если из-за каких-то небольших денег ты ломаешь многолетнюю дружбу, грош тебе цена как другу.

Прошло два года, мы больше не общались. Через общих знакомых я кое-что узнавал о его жизни, но, признаюсь, желание узнавать, потихоньку во мне усыхало.

Еще через год его не стало.

На похоронах на меня почему-то с ненавистью смотрела жена. Я приблизился, чтобы высказать положенные ей слова, но она вдруг отпрянула, заслонилась рукой и крикнула на всю церемонию, что это я укоротил его жизнь. Люди на меня соответственно посмотрели, согласитесь, это было малоприятно и совершенно незаслуженно. Что она знала о