Шоншетта - Марсель Прево

Он прописал рецепт и уехал, обещая опять навестить больную на следующий день.

И Розье действительно стал аккуратно приезжать каждое утро, отнимая для этого дальнего визита немало времени от своего ночного отдыха, чтобы от этого не страдали его больные в Кемпэре. Его заинтересовали обитатели замка Локневинэн, которых еще теснее сблизило поразившее их несчастье. Не зная истинной причины всего происшедшего, Розье находил в высшей степени достойной сострадания эту дружную семью, мирная жизнь которой была нарушена неожиданным несчастьем. Он приложил все свое знание, всю свою энергию, чтобы только поставить Луизу на ноги. Два или три раза он уже готов был сказать мадам Бетурнэ, что потерял последнюю надежду; один раз даже посылали поздно вечером в Локневинэн за священником. Но после первых двух тяжелых недель, уже в конце мая, к Луизе стали понемногу возвращаться силы, и выздоровление пошло быстрыми шагами. Через три дня она встала с постели, а еще через неделю уже могла начать свой прежний образ жизни. Юность иногда творит подобные чудеса.

В замке и в деревне все бесконечно радовались этому выздоровлению, на которое даже перестали надеяться. Когда в воскресенье Луиза в первый раз появилась в церкви, ее окружили женщины, рассказывая ей по-бретонски, какие религиозные обеты были ими исполнены ради ее выздоровления. Луиза, немного бледная после перенесенной болезни, с отрадным чувством выслушивала эти выражения сочувствия. Ее нежная красота невольно напоминала всем те изображения Пресвятой Девы, которые часто встречаются в нишах; никогда еще не была она так лучезарна.

В это воскресенье доктор Розье был приглашен в замок к завтраку, и последний прошел очень оживленно. Все чувствовали, что опасность миновала, и, так как доктор серьезно требовал, чтобы свадьбу его пациентки отложили, настаивал на ее немедленном отъезде в Амели-лэ-Бэн, то возвращение к событиям, вызвавшим болезнь, само собой откладывалось на неопределенное время.

Одному только доктору Розье, несмотря на все усилия не нарушать общей гармонии, не удалось развеселиться. Перед отъездом он отвел мадам Бетурнэ в сторону.

– Ах, доктор, как я благодарна вам, – сказала она, пожимая ему руки. – Только Богу и вам обязана я спасением моей дорогой девочки. Я всю жизнь останусь у вас в долгу.

В эту минуту к ним подошли остальные, и доктор только слегка пожал плечами с видом человека, которому больше нечего сказать. Крепко пожав протянутые ему руки, он быстро удалился, растроганный до глубины души. Легко вскочив в кабриолет, ожидавший его у подъезда, он щелкнул бичом и поехал крупной рысью, сопровождаемый прощальными восклицаниями хозяев. В конце деревни его лошадь сама пошла шагом, так как дорога вдоль кладбища поднималась в гору. Со своего высокого сиденья доктор через стену мог видеть ряды могил с плитами из серого бретонского гранита. Его лицо стало еще грустнее, он вздохнул, и из его глаз на руку скатились две крупные слезы.

– Ах, бедные, бедные! – прошептал он.

Но затем, тряхнув головой, как будто желая отогнать печальные мысли, он дотронулся концом бича до ушей лошади, и та снова пошла крупной рысью.

В жизни, полной горя, бывают иногда, как на море, часы затишья, когда и буря прошла, и тело здорово, и сердце спокойно; но люди, много страдавшие, не верят в продолжительность этих счастливых периодов. Если это – люди благоразумные, они жадно наслаждаются каждой минутой такого затишья, не заглядывая в будущее. Человек не должен будить спящее горе; он должен притаиться в своем покое, чтобы горе забыло о его существовании.

Именно такой период затишья сменил в Локневинэне тревожное время болезни Луизы. Неожиданное испытание сблизило всех обитателей замка. Жан, Шоншетта и Луиза тесной группой окружали счастливую мадам Бетурнэ, как дети одной и той же семьи. Шоншетта получила разрешение провести еще несколько времени с выздоравливающей подругой. О будущем никто не заикался.

По молчаливому уговору, Шоншетта и Жан избегали оставаться наедине: оба чувствовали смутную потребность не сосредоточиваться на своей судьбе, ухаживая за Луизой.

Однако мирной жизни в замке, прогулкам в парке, послеобеденным чтениям, долгим разговорам по вечерам – всему этому скоро предстоял конец: через несколько дней Жан должен был уехать, чтобы занять новый пост в морском министерстве. Пакет с его назначением был получен за завтраком, и Луиза побледнела, увидев печать министерства. Она угадывала содержание бумаги, и ей невольно пришло в голову, что, если бы все случилось так, как предполагалось, они с Жаном получили бы этот пакет во время своего свадебного путешествия.

У всех была та же мысль.

Немного смущенный, Жан вскрыл пакет и объявил, что ему надо уезжать. Наступило тягостное молчание.

Первая заговорила мадам Бетурнэ, стараясь казаться веселой.

– Что делать, милый Жан! Вот неудобства военной службы. Военное рабство! Только не надо очень огорчаться: ты, во всяком случае, недолго пользовался бы нашим обществом. Шоншетта скоро вернется в Вернон, а через несколько недель и мы отправимся в Пиренеи.

После завтрака Шоншетта увела Жана в парк.

– Мне надо сказать вам два слова, Жан, – начала она. – После всего, что произошло между нами, мы можем говорить откровенно. Я готова сделать все, что могу, чтобы поправить зло, которое я невольно причинила Луизе. А вы?

– Как вы можете спрашивать об этом?

– Значит, вы понимаете, в чем состоит наш долг? Мы не можем убить ее. Все, что произошло между нами, будет забыто, не правда ли?

– Хорошо, – ответил Жан. – Что должен я делать?

– Так слушайте же, – тихо продолжала Шоншетта, ближе подходя к нему: – Если вы любите меня… женитесь на Луизе!

Жан не удивился наивной форме ее просьбы: «Если вы любите меня… женитесь на ней». Он только крепко пожал протянутую ему руку и воскликнул:

– Клянусь! Как только доктор позволит, она станет моей женой… Но вспоминайте иногда обо мне… потом…

– Обещаю вам это, – ответила Шоншетта. – А я никогда не выйду замуж. – В ее глазах светилась печаль. Она тряхнула головой, как будто желая этим отогнать тяжелые мысли, и, склоняясь к нему на грудь, тихо прошептала: – Жан, мой дорогой брат, у вас честное сердце, и я всегда буду вас любить. Поцелуйте меня!..

Через несколько дней Жан покинул Локневинэн, а вскоре после его отъезда уехала и Шоншетта. По просьбе Дюкателя, прикованного подагрой к креслу, за ней приехала мадам Шастеллю. Его письма становились все реже. Перед своим отъездом из Локневинэна Шоншетта даже получила коротенькое письмо от Дины, которая, не умея писать, принуждена была продиктовать его горничной. В нем в запутанных выражениях сообщалось, что у Дюкателя припадки бешеного раздражения делались все чаще и чаще, и Дина советовала Шоншетте не видеться с отцом при проезде через Париж. Поэтому было решено, что она вернется прямо в Вернон.

Прощание на станции в Кемпэре было очень трогательно. Луиза, вся в слезах, нежно обнимала подругу, почти готовая просить ее отложить отъезд. Всем было тяжело видеть, как понемногу распадалась маленькая семья, которую так тесно сблизило общее горе.