Земля обетованная - Татьяна Николаевна Зубачева

– А чего ещё делать? – холодно улыбаясь, ответил Андрей.

– Давай знакомиться, попутчик, – мужчина протянул над столом короткопалую широкую ладонь. – Геннадий Вадимыч, а можно и Дядя Гена.

– Андрей.

Руку ему пожали крепко, явно проверяя, и Андрей ответил в полную силу.

– Могёшь, – удовлетворённо кивнул Геннадий Вадимыч. – Где вкалываешь?

– В цеху, – усмехнулся Андрей, не вдаваясь в детали.

– А я на своём деле, но тоже, – попутчик потряс над столом руками, – всё сам и своими, наёмных не держу.

– Невыгодно или не доверяешь?

Тот кивнул и достал сигареты.

– И то, и другое, и всё сразу. У меня вон, пятеро по лавкам, надо им кое-чего оставить, чтоб не с нуля, как я, когда с войны пришёл, начинали. Логично?

– Вполне, – кивнул Андрей.

Мимо них прошла женщина, бережно неся дымящуюся кружку с чаем.

– В ресторан пойдёшь? – предложил Геннадий Вадимыч.

Андрей мотнул головой, отказываясь. Хватит с него ресторанов и знакомств. Попутчик не обиделся и не обрадовался, по крайней мере, внешне. А молча надел свой пиджак и ушёл, а Андрей снова уставился в окно.

Поезд выехал из-под дождя, встречный ветер высушил стёкла, но вид всё равно заплаканный. Андрей посмотрел на часы. Десять, одиннадцатый… Книжку, что ли, достать? Так неохота лезть в сумку, он её на самое дно засунул, чтоб коробки с рожками не подавила.

Он сидел, неспешно, но и без особого вкуса курил, разглядывая лес, поля, маленькие города и совсем крохотные деревни. И даже мыслей особых не было. Пустота… не страшная, лёгкая пустота. Андрей и не думал ни о чём, просто смотрел и даже не чувствовал ничего. Шум шагов и голосов его не касался, оставаясь чем-то внешним и ненужным. И под стук колёс и летящий за окном лес неощутимо шло время. Светлело и хмурилось небо, начинался и отставал от поезда дождь.

Остановились в каком-то городе. Андрей вместе со многими вышел, накинув куртку, на перрон размяться, купил в киоске газету, потом сидел у окна и читал её. Но никогда потом не мог вспомнить названий ни города, ни газеты, ни о чём читал. Всё мимо, ни до чего ему.

Вернулся из ресторана раскрасневшийся с масляно блестящими глазами Геннадий Вадимыч. Но на этот раз ни с вопросами, ни с рассказами не полез, а взял газету Андрея и углубился в чтение. Андрей совершенно искренне не заметил этого, занятый своим.

Он старался всё-таки разрушить эту странную пустоту или хотя бы наполнить её мыслями о доме, школе, всяких прочих мелочах, даже продумал, что и как расскажет Жене и Эркину, а что только Эркину, но и это так… пузыри на воде. А если всерьёз… Но всерьёз о совершившемся он думать не мог. Слишком глубоко и долго приходилось это прятать. Отец… он ведь и Эркина приплёл, чтобы не остаться один на один с отцом. И с памятью. Мама, Аня, Милочка, дом на Песчаной и совсем смутно другие, как он теперь понимает, цареградские комнаты, что-то помнится ярко, что-то как сквозь туман, обрывки без конца и начала, нет, без Эркина он с этим не справится, слетит с катушек и вразнос пойдёт. Старший брат, опора во всём, старший брат в отца место, нет, он не пустит Бурлакова, не совсем пустит, не даст тому потеснить Эркина. И Фредди. Без них у него спина открыта, и он опять голым на снегу, мишенью ходячей, нет, Эркин его тогда прикрыл, на ножи за него встал, и потом… сколько всего и всякого у них было. Эркину он о себе такое сказал, чего никто не знает и никому знать не надо. Вот только… прости, брат, но это уже не моя, не только моя тайна, а в остальном… Нет, Эркин, если вдруг выбирать придётся, я тебя выберу. Всегда.

На стекло налипли белые растрёпанные хлопья мокрого снега, и их тут же смыло дождём. Андрей посмотрел на часы. Смотри-ка, а всего ничего осталось. И попутчик куда-то исчез, то ли опять в ресторан, то ли сошёл уже, да были ещё две короткие остановки, ну и хрен с ним, а ему собираться пора. Чтоб спокойно, без спешки и с расстановкой. Он встал и вытащил из-под сиденья свою сумку, достал и бросил на столик жилет, заложил коробку с бритвенными и прочими причиндалами и, копаясь с ними, незаметно вытащил из свёртка с деньгами и засунул в кармашек джинсов ещё пять сотенных. Больше откладывать покупку зимнего нельзя.

Убрав сумку, Андрей надел жилет и снова сел к окну. Там теснились домишки пригорода, бурые пустые огороды и сады. После Царьграда всё такое мелкое, жалкое…

Загорье

С утра сыпал мелкий дождь, такой холодный, что больше походил на подтаявший снег. Эркин взял с собой узел с зимней робой, натянул поверх шапки капюшон куртки.

– Женя…

– У меня зонтик, не беспокойся. Счастливо, Эркин.

Быстрый поцелуй в щёку, и Эркин ушёл. Женя захлопнула за ним дверь и заметалась в утренних хлопотах. Собрать и одеть Алиску, приготовить всё к обеду, одеться самой.

– Алиса, ты готова?

– Мам, ну, не надо плаща.

– Надо. Застегнись.

Прозрачный плащик-пелерина с капюшоном был последним её приобретением. Алисе он не нравился, так как драться в нём было очень неудобно. И для других не менее интересных дел он никак не подходил. Но спорить с мамой ещё неудобнее.

Женя помогла Алисе натянуть поверх курточки и рюкзачка плащ.

– Вот так. И не спорь.

– Я не спорю, – вздохнула Алиса.

Женя взяла сумочку, зонтик, и они вышли.

На улице было так мокро и противно, что Алисе её плащ даже понравился: под ним оказалось сухо и тепло.

Отведя Алису, Женя побежала на работу. Дождь стал жёстким и колючим, ветер обрывал последнюю листву. Неужели уже зима? Вот и отлично, кончится эта слякоть, ляжет белый чистый снег, как хорошо! Лишь бы Андрюша не задержался в Царьграде, а то Эркин совсем изведётся…

…Не один Эркин принёс сегодня зимнюю робу. Правда, для валенок ещё сыро, но пусть в шкафчике лежат и есть не просят. Под эти разговоры Эркин вместе со всеми переоделся уже в зимнее, только вместо валенок сапоги на двойной носок.

– Всё, мужики. Айда, – встаёт у двери Медведев.

Осенняя страда до Покрова, то один в отпуске, то другой, так что крутись, старшой на расстановке.

– Мороз, ты, что ль, с той недели в отпуске?

Эркин кивает и спокойно отвечает на непрозвучавший вопрос.

– В пятницу отвальная.

– Дело! – хихикает Ряха. – Вождь угощает!

– Халявщику всё в радость, – осаживает его Геныч.

А Петря