Под прикрытием - Сергей Николаевич Зеленин

как достали видать граждан-пензюков, эти нехорошие люди — хулиганы!

Однако, это хоть и показательный — но единичный случай, к сожалению.

Только в 1930-е годы в СССР начали по-настоящему бороться с хулиганством, а меры против него приняли действительно суровый характер — подняв тюремный срок до пяти лет. И только к началу 40-ых, когда дела по хулиганству начали рассматривать без предварительного расследования и за «обычный» мат в общественном месте давать год тюрьмы — а отмотавших «пятерик» высылать «за '101-ый километр», «тяжелое наследие царского режима» удалось обуздать.

И, никак иначе!

Перед самой войной, по советским городам можно было гулять ночью с девушкой и ничего не бояться.

Ну, а после смерти Сталина в стране наступила вторая «оттепель», очередное «послабление режима» и про хулиганство снова вспомнили…

* * *

Нижний Новгород не был в ряду прочих российских городов 20-х годов счастливым исключением. Хулиганов на его улицах было до неприличия много и, действуя целыми кодлами — они чувствовали себя на них полными хозяевами. Порою, самому приходилось быть свидетелем очень неприятных сцен: кончился рабочий день — усталые люди отпахав смену возвращаются с работы домой, и вдруг — крик, мат, оскорбления, избиения.

Милиция была бессильна, пролетарский закон и суд к этой статье чрезвычайно мягок и наглость хулиганов не знала границ — они приставали к женщинам и избивали мужчин. Их действия, начинающиеся с обыкновенного хамства, зачастую заканчивались изнасилованием, грабежом, телесными повреждениями — а то и зверским убийством.

В лучшем случае могут женщине кинуть в лицо дохлую кошку, заступившегося мужчину в худшем случае — избить до полусмерти или даже зарезать. В некоторые места — в парки или кинотеатры, лучше вообще не ходить — все равно эта шпана не даст отдохнуть или смотреть картину.

Лихо заломаные набекрень фуражки, блатные чубчики из-под них, брюки заправленные в сапоги, папироски, свисающие с нижней губы, наглый агрессивный вид. Внимательнейшее отношение к собственной внешности — блатная чёлка спадает на лоб, при себе всегда расческа и зеркальце. По обыкновению в кармане финский нож, кастет или на худой конец кистень — гиря на ремне. Цвет какого-нибудь предмета одежды, или ещё какая «особая» примета — указывает на принадлежность к той или иной банде.

Бывало, этот элемент до того распоясывался — что приходилось вызывать армейские части!

* * *

Вася Пупкин не истерил, не бился в припадке, не кричал что повесится и не просил у меня револьвер — чтоб застрелиться. Он просто лежал и не моргая смотрел в белый больничный потолок своим единственным уцелевшим глазом. Другой, вместе с большей частью головы был плотно перебинтован — хотя врач утверждает что его удастся спасти.

— Василий… Слышишь, Василий…

Что в таких случаях говорить человеку? Я не знаю…

— Извини, что так получилось.

— Тебе не за что извиняться, Серафим, — голос, как из могилы, — ты сделал для меня всё, что мог…

«Да… Я сделал, „всё, что мог“. И теперь на моей совести один труп и один…».

Думаю, бесследно для психики человека такое не проходит. Тяжёлый ожог заживёт — оставив лишь безобразный шрам на коже, но сердце будет кровоточить вечно — даже в загробной жизни…

Если она существует, конечно.

— … Я всё знаю. Я, как рогатый муж, узнал последним про ваш договор с… И о деньгах — что ты её платил за встречи со мной. Она рассказала подруге, а та всем разболтала — над нами смеялся весь университет…

Прикусываю до крови губу:

— Я повёл себя эгоистично и подло, но мне нужна эта чёртова лампа. Понимаешь — нужна! Извини, если сможешь…

— … Да, над нами смеялись — но нам уже было всё равно: мы любили друг друга. Это было самое счастливое лето в моей жизни! И, лампа, да! Да — твоя лампа у меня почти получилась…

Немножко оживает и тут же вновь гаснет задутой ветром лучиной:

— … Ты ни в чём не виноват, Серафим. Ты сделал всё, что мог для меня. Виноват я — жалкая, никчемная, бесполезная личность…

Вдруг, Василий отвернувшись от меня, уткнулся лицом и зарыдал в подушку.

— Как положили, слезинки не проронил — думал «сгорит», — шёпотом сказал сосед по палате, сморщенный сухой старичок с бородкой и добрыми глазами, — а теперь можно не беспокоиться — проплачется и на поправку пойдёт.

Вася «поплачется», а я?

Мне то что делать — тоже разрыдаться в подушку⁈

Я не знаю, что делать. Я просто хочу втихушку прогрессировать — никого не трогая! Почему всё не так получается, как хочется?

ПОЧЕМУ⁈

Сижу у его кровати, молчу слушая глухие всхлипы и, эта моя бессловесная беспомощность начинает раздражать, потом злить и наконец — бесить:

«Да тварь я дрожащая или право имею» — говоришь? Да, пойдите Вы к чёрту, Фёдор Михайлович!

Когда он вновь повернулся ко мне красными глазами — немало удивившись, что я ещё здесь, говорю спокойно и взвешенно:

— Василий! Нам объявили войну. Когда мужчине объявляют войну — убивая дорогих для него людей, он идёт на неё и сражается. Ну а там как срастётся — побеждает или погибает на поле боя.

Протягиваю руку и спрашиваю:

— Василий! Ты — мужчина? Ты пойдёшь со мной на войну?

В красном воспалённом глазу Васи загорелась жестокая ярость, он схватил мою ладонь и как мог крепко её сжал:

— ДА!!!

— Хорошо! Но, двое в поле не воины: здесь нужна глубокая разведка, а затем — войсковая операция. Подожди немного, дружище — эти подонки ответят нам сполна и с лихвой.

Встав, рычу — смотря в сторону города через окно и грожу кулаком:

— ДУХУ ВАШЕГО ЗДЕСЬ НЕ ОСТАНЕТСЯ, МРАЗИ!!!

* * *

— К чёрту учёбу — когда такие дела в городе творятся!

Телеграммой вызываю Барона и Лизу — через день они прибыли из Ульяновска в Нижний Новгород. Объясняю сложившуюся ситуацию, выдаю финансовые средства и объясняю каждому его задачу:

— Мне нужна разведка, Миша! Как твои беспризорники с хулиганами — дружат, враждуют?

— Скорее нейтралитет — мы их не трогаем, они — нас.

Из его рассказов знаю: кроме простого или наоборот — довольно затейливого попрошайничества, беспризорники до прохожих не пристают. У них мысли об элементарном выживании — а не об беспричинном хулиганстве. Но и друг дружку в обиду не дают — у них своя молодёжная группировка «по интересам».

— А если поговорить?

Миша