Дыхание снега и пепла - Диана Гэблдон

будет прежним. Нет смысла об этом думать, он свое уже отгоревал. Пришло время двигаться дальше и извлекать максимум пользы из того, что есть.

Наконец комфортно устроившись на своей половине кровати, она повернулась к нему и удовлетворенно вздохнула, когда ее тело как будто переплелось с его в идеальной гармонии — один из ее маленьких необъяснимых талантов. Брианна заплела волосы в толстую косу на ночь, и Роджер провел рукой по всей ее длине, невольно вспоминая давешнюю змею с легкой дрожью. Интересно, что Клэр с ней сделала. Скорее всего, выпустила на свободу в своем маленьком огороде, чтобы она охотилась на мышей. Клэр — прагматик.

— Тебе удалось сообразить, что за историю про блудницу ты забыл? — пробормотала Брианна, прижимаясь к нему бедрами в непринужденном, но явно неслучайном движении.

— Нет. В Библии целая толпа этих блудниц, — Роджер очень осторожно ухватил зубами мочку ее уха, и она глубоко, судорожно вдохнула.

— Что такое блудница? — спросил тонкий сонный голос из детской кроватки.

— Давай-ка спи, парень. Я все тебе расскажу утром, — отозвался Роджер, и его рука скользнула по изгибу круглого и крепкого, теплого женского бедра.

Джем, скорее всего, провалится в сон за секунды, но они ограничивали себя тихими короткими касаниями под одеялом, дожидаясь, пока он уснет покрепче. Заснув всерьез, ребенок спал как убитый, но пару раз случались инциденты, когда из дремоты его выдергивали странные звуки из родительской постели и он просыпался.

— Ты себе все так и представлял? — спросила Бри, задумчиво опуская палец на ореол вокруг его соска и проводя им вокруг.

— Все… О, ты имеешь в виду проповедь. Ну, за исключением змеи…

— Не только это. Все целиком. Думаешь… — Она посмотрела ему в глаза, и он попытался сосредоточиться на ее словах, а не действиях.

— Оо… — Он накрыл ее ладонь своей и глубоко вдохнул. — Да. Ты имеешь в виду, уверен ли я по-прежнему? Я уверен, что не стал бы всего этого затевать, если бы не был уверен.

— Отец… Папа всегда говорил, что это великое благословение иметь призвание, знать, для чего ты родился. Думаешь, ты всегда знал о своем призвании?

— Ну, какое-то время я был убежден, что мне суждено стать дайвером, — сказал он. — Не смейся, это правда. Как насчет тебя?

— Меня? — Она посмотрела на него с удивлением, потом задумчиво поджала губы. — Ну, я ходила в католическую школу, предполагалось, что мы все должны рассматривать постриг, но я была почти уверена, что во мне нет религиозного пыла.

— И слава богу, — сказал он с жаром, который заставил ее рассмеяться.

— Потом какое-то время я думала, что должна стать историком — что я хочу им быть. Это было интересно, — добавила она задумчиво. — Я могла бы этим заниматься. Но на самом деле мне всегда хотелось строить. Делать разные вещи руками, понимаешь? — Она вытащила руку из-под его ладони и помахала своими длинными изящными пальцами. — Но я не уверена, призвание ли это.

— Думаешь, материнство может быть призванием в некотором роде? — он коснулся деликатной темы. У Брианны была задержка в несколько дней, но ни один из них не заговаривал об этом и не собирался заговаривать, по крайней мере пока.

Она бросила быстрый взгляд в сторону кроватки и состроила гримасу, значение которой он не смог расшифровать.

— Можно ли назвать нечто настолько случайное для большинства людей призванием? — спросила она. — Я не хочу сказать, что это неважно, только… В призвании должен быть какой-то сознательный выбор, так ведь?

Выбор. Что ж, Джем был абсолютной случайностью, но этот ребенок стал сознательным выбором.

— Я не знаю. — Он провел по длинной косе, разглаживая ее на спине у Брианны, и она инстинктивно прижалась ближе к нему. Он подумал, что она на ощупь казалась более женственной, чем обычно. Груди как будто изменились. Стали мягче. Больше.

— Джем уснул, — сказала она мягко, и он услышал удивительно глубокое, размеренное дыхание из кроватки. Брианна положила одну руку обратно ему на грудь, а другую немного ниже.

Чуть позже, уже погружаясь в сон, он услышал ее голос и попытался стряхнуть с себя дрему, чтобы переспросить, что она сказала, но сумел выдавить только невнятное:

— Ммм?

— Я всегда думала, что у меня есть призвание, — повторила она, глядя вверх на тени под деревянным потолком. — Нечто, что мне уготовано сделать. Но я пока не знаю, что это.

— Ну, тебе точно не было уготовано стать монахиней, — сказал он сонно. — Про все остальное — не знаю.

* * *

Лицо мужчины было в темноте. Он увидел влажно блестящий глаз, и его сердце забилось от страха. Звучал боуран.

У него в руке была деревяшка, дубина — казалось, она менялась в размерах, постоянно увеличиваясь, но он обращался с ней легко, как будто она была продолжением его руки. Она била в барабан, била по голове человека, чьи глаза, смотрящие на него, были наполнены влажным поблескивающим ужасом.

С ним было какое-то крупное животное, едва различимое в темноте, оно настойчиво терлось об его ноги, оно жаждало охоты, крови.

Дубина опустилась вниз, еще раз, вверх и вниз, вверх и вниз, вверх и вниз, послушно следуя за движением его запястья. Боуран будто ожил и говорил в его костях, удары посылали гул вверх по руке, череп проломился с влажным мягким стуком.

Ужас и жажда крови слились на мгновение, стали ближе, чем муж и жена, стали едины сердцем, желая одного — этого мягкого влажного звука и ночной пустоты. Тело упало, и он ощутил, как оно уплывает от него — ужасная потеря, — ощутил землю и еловые иголки под щекой после падения.

Глаза блестят влагой и пустотой, лицо с раскрытыми мокрыми губами лежит в отсветах пожара — он знает это лицо, но не знает имени. Животное дышит в ночной тишине у него за спиной, дыхание обжигает его ухо. Все в огне — трава, деревья, небо.

Боураны говорили в его костях, но он не мог разобрать слов, и он бил землю, обмякшее тело, горящее дерево с такой яростью, что в воздух поднимались искры, — только бы барабанный гул оставил его кровь, заговорил с ясностью. Потом дубина отлетела в сторону, его рука ударила по дереву и ее охватил огонь.

Он проснулся, судорожно глотая воздух, рука горела. Рефлекторно прижав костяшки к губам, он ощутил металлический вкус крови. Сердце колотилось так, что он едва мог дышать. Он боролся с мыслью о дыхании, пытаясь успокоиться, замедлить пульс и не дать панике охватить его тело. Он не задохнется, его горло не