Война и мир. Том 1-2 - Лев Толстой

Старик казался оживленнее обыкновенного.Княжна Марья была такая же, как и всегда, но из-за сочувствия к брату, Пьервидел в ней радость к тому, что свадьба ее брата расстроилась. Глядя на них,Пьер понял, какое презрение и злобу они имели все против Ростовых, понял, чтонельзя было при них даже и упоминать имя той, которая могла на кого бы то нибыло променять князя Андрея.

За обедом речь зашла о войне, приближениекоторой уже становилось очевидно. Князь Андрей не умолкая говорил и спорил то сотцом, то с Десалем, швейцарцем-воспитателем, и казался оживленнееобыкновенного, тем оживлением, которого нравственную причину так хорошо зналПьер.

В этот же вечер, Пьер поехал к Ростовым, чтобыисполнить свое поручение. Наташа была в постели, граф был в клубе, и Пьер,передав письма Соне, пошел к Марье Дмитриевне, интересовавшейся узнать о том,как князь Андрей принял известие. Через десять минут Соня вошла к МарьеДмитриевне.

— Наташа непременно хочет видеть графа ПетраКирилловича, — сказала она.

— Да как же, к ней что ль его свести? Там увас не прибрано, — сказала Марья Дмитриевна.

— Нет, она оделась и вышла в гостиную, —сказала Соня.

Марья Дмитриевна только пожала плечами.

— Когда это графиня приедет, измучила менясовсем. Ты смотри ж, не говори ей всего, — обратилась она к Пьеру. — Ибранить-то ее духу не хватает, так жалка, так жалка!

Наташа, исхудавшая, с бледным и строгим лицом(совсем не пристыженная, какою ее ожидал Пьер) стояла по середине гостиной.Когда Пьер показался в двери, она заторопилась, очевидно в нерешительности,подойти ли к нему или подождать его.

Пьер поспешно подошел к ней. Он думал, что онаему, как всегда, подаст руку; но она, близко подойдя к нему, остановилась,тяжело дыша и безжизненно опустив руки, совершенно в той же позе, в которой онавыходила на середину залы, чтоб петь, но совсем с другим выражением.

— Петр Кирилыч, — начала она быстро говорить —князь Болконский был вам друг, он и есть вам друг, — поправилась она (ейказалось, что всё только было, и что теперь всё другое). — Он говорил мнетогда, чтобы обратиться к вам…

Пьер молча сопел носом, глядя на нее. Он досих пор в душе своей упрекал и старался презирать ее; но теперь ему сделалосьтак жалко ее, что в душе его не было места упреку.

— Он теперь здесь, скажите ему… чтобы онпрост… простил меня. — Она остановилась и еще чаще стала дышать, но не плакала.

— Да… я скажу ему, — говорил Пьер, — но… — Онне знал, что сказать.

Наташа видимо испугалась той мысли, котораямогла притти Пьеру.

— Нет, я знаю, что всё кончено, — сказала онапоспешно. — Нет, это не может быть никогда. Меня мучает только зло, которое яему сделала. Скажите только ему, что я прошу его простить, простить, проститьменя за всё… — Она затряслась всем телом и села на стул.

Еще никогда не испытанное чувство жалостипереполнило душу Пьера.

— Я скажу ему, я всё еще раз скажу ему, —сказал Пьер; — но… я бы желал знать одно…

«Что знать?» спросил взгляд Наташи.

— Я бы желал знать, любили ли вы… — Пьер незнал как назвать Анатоля и покраснел при мысли о нем, — любили ли вы этогодурного человека?

— Не называйте его дурным, — сказала Наташа. —Но я ничего — ничего не знаю… — Она опять заплакала.

И еще больше чувство жалости, нежности и любвиохватило Пьера. Он слышал как под очками его текли слезы и надеялся, что их незаметят.

— Не будем больше говорить, мой друг, — сказалПьер.

Так странно вдруг для Наташи показался этотего кроткий, нежный, задушевный голос.

— Не будем говорить, мой друг, я всё скажуему; но об одном прошу вас — считайте меня своим другом, и ежели вам нужнапомощь, совет, просто нужно будет излить свою душу кому-нибудь — не теперь, акогда у вас ясно будет в душе — вспомните обо мне. — Он взял и поцеловал ееруку. — Я счастлив буду, ежели в состоянии буду… — Пьер смутился.

— Не говорите со мной так: я не стою этого! —вскрикнула Наташа и хотела уйти из комнаты, но Пьер удержал ее за руку. Онзнал, что ему нужно что-то еще сказать ей. Но когда он сказал это, он удивилсясам своим словам.

— Перестаньте, перестаньте, вся жизнь впередидля вас, — сказал он ей.

— Для меня? Нет! Для меня всё пропало, —сказала она со стыдом и самоунижением.

— Все пропало? — повторил он. — Ежели бы я былне я, а красивейший, умнейший и лучший человек в мире, и был бы свободен, я бысию минуту на коленях просил руки и любви вашей.

Наташа в первый раз после многих днейзаплакала слезами благодарности и умиления и взглянув на Пьера вышла изкомнаты.

Пьер тоже вслед за нею почти выбежал впереднюю, удерживая слезы умиления и счастья, давившие его горло, не попадая врукава надел шубу и сел в сани.

— Теперь куда прикажете? — спросил кучер.

«Куда? спросил себя Пьер. Куда же можно ехатьтеперь? Неужели в клуб или гости?» Все люди казались так жалки, так бедны всравнении с тем чувством умиления и любви, которое он испытывал; в сравнении стем размягченным, благодарным взглядом, которым она последний раз из-за слезвзглянула на него.

— Домой, — сказал Пьер, несмотря на десятьградусов мороза распахивая медвежью шубу на своей широкой, радостно-дышавшейгруди.