И вдруг никого не стало - Изабель Отисье

Она говорила вслух – когда-то она слышала, что так поступают с людьми, впавшими в кому, это помогает им держаться за жизнь. Снова попыталась накормить его при свете свечи, потом, устроив у подножия кровати подстилку из газет, легла, закутавшись в свою теплую куртку. У нее недостало духа забраться к нему в постель. Ее тошнило от пропитанного мочой тряпья, но еще большее отвращение вызывало это высохшее, полумертвое тело.

Она убедила себя в том, что одному ему на кровати удобнее.

Несколько раз за ночь она просыпалась от холода. Людовик спал. Временами он тяжело вздыхал, и Луиза решила, что ему снятся сны.

Рассвет не застал ее врасплох – на этих широтах он так медлителен. День не желает начинаться, мешкает за облаками, хмуро потягивается, потом соглашается поделиться голубоватым светом. Воспользовавшись этим, Луиза наконец уснула. Что ее разбудило – этот тяжелый вздох? Она мгновенно встряхнулась, вскочила. Это Людовик, он, наверное, проголодался. Да нет, он не голоден, он больше никогда не почувствует голода. Ей еще не доводилось сталкиваться со смертью лицом к лицу. Все, что она видела, когда скончались ее бабушка и дедушка, – это тяжелый дубовый гроб, потому что «детям незачем на такое смотреть». И все же она ни на секунду не усомнилась в том, что означает этот остановившийся взгляд. Людовика больше нет, от него ничего не осталось, теперь это всего лишь скопление клеток, которое никакой силой не восстановить, не оживить, которое постепенно начнет разлагаться, рассыпаться, исчезать. Поначалу Луиза была словно загипнотизирована. Как такое может быть? Она ничего не видела и не слышала. Она всю ночь была рядом с ним, только руку протянуть. И вот упустила это непостижимое. Это и правда непостижимо. Людовик умер. Она произнесла эти слова вслух, будто стараясь себя в этом убедить. Голос ее разорвал тишину, и тут же его словно впитали стены, снег, океан.

Луиза подумала, что он только ее и ждал, надеялся, что она вернется, и тогда он сможет уйти. Взглянув на нее в последний раз, он сдался, перестал бороться. Как это было бы жестоко! Нет, он не мог так с ней поступить.

Она положила руку на заваленное тряпьем тело, легонько потрясла. Ничего не изменилось. Она не замечала, как по лицу ползут слезы, капают с подбородка, затекают под куртку.

Она плакала, исходила слезами, топила в них горе и чувство бессилия, не отпускавшее ее с тех пор, как это проклятое плавание так оборвалось. Сидя на полу, на грязных тряпках, она сдалась. Битва закончена, жизнь отступает, и вместе с ней уходит напряжение ежедневной, ежеминутной борьбы, не будет больше попыток найти выход оттуда, откуда выхода нет, не будет усилий продержаться в пустоте, вдали от всего мира. Равнодушная природа оказалась сильнее, да и стоило ли ожидать милости с ее стороны? Животные здесь живут и умирают, обычное дело.

Луиза плакала, потому что осталась одна, потому что опоздала, потому что не знала, что теперь делать. Она плакала и плакала, пока не иссякли слезы. Пока вся влага не вытекла из ее тела рекой горя. Остались только истерзанные глаза и тяжесть в голове.

У Людовика взгляд уже остекленел, вернее, подернулся едва заметной пеленой. В глубине зрачков что-то затвердело, дверь, соединяющая живых людей, закрылась.

Луиза долго сидела, тупо глядя, как комнату заполняет белый солнечный свет. Воздух был до того холодный, что казалось – это одна прозрачная глыба, погруженная в тишину. Безмолвие снега за окном, безмолвие этого непонятного на кровати, безмолвие внутри.

В конце концов Луиза встала, подобрала рюкзак, который накануне так и не успела разобрать, и вышла из комнаты.

– До летучки остался час, ты что-нибудь придумал? – Высокая рыжая девушка расхохоталась, заглянув поверх перегородки. – Слушай, ну и вид у тебя! Вчера отрывался по полной?

Пьер-Ив что-то пробормотал сквозь зубы. Ну да, он прекрасно знал, что неразумно во вторник вечером зазывать друзей вместе посмотреть матч, если в среду утром его ждет редакционная летучка. Тем более что вчера он так ничего и не придумал, не нашел тему, которой будет заниматься следующие две недели. Времени на то, чтобы нарыть нечто любопытное, было явно маловато, но он не жалел, что угрохал прошлую неделю на исследование интернет-зависимости и долгие разговоры с подростками, живущими в виртуальном мире. Он всерьез увлекся, а если тема его захватила, то и статья обычно получалась отменная, потому-то он и продолжал работать в еженедельнике, который худо-бедно, но держался среди полного развала прессы.

«Actu» – издание авторитетное, не правое и не левое, благодаря своей способности находить неожиданные темы и рассматривать их под непривычным углом они пока не растеряли читателей. Рыжая Марион занималась новостями культуры, у нее было неплохое чутье, она умела откопать какого-нибудь малийского писателя или хэппенинг, о котором вскоре заговорят. Пьер-Ив на пару с Симоном работал в отделе происшествий и писал о проблемах общества, не особо напрягаясь: раз в неделю новостная полоса и раз в две недели большая статья. Еще позавчера он собирался писать о разорившемся бизнесмене, оказавшемся на улице и пытавшемся наладить новое дело – по оказанию услуг бездомным. А потом Пьер-Ив поговорил с ним по телефону, и этот тип, занудно вещавший о том, что терпение и труд все перетрут, быстро ему наскучил. А если ему самому скучно, то читатель тем более помрет с тоски.

И даже хорошо, что Марион к нему сунулась, помогла стряхнуть апатию, навалившуюся после вчерашней пьянки. Поерзав на стуле, Пьер-Ив сел прямо. В конце концов, он любит работать в состоянии аврала, чувствовать, как потряхивает от адреналина. У него есть шестьдесят минут на то, чтобы напасть на след самой лучшей темы. С четверть часа он перечитывал торопливые заметки, которые делал во время летучек, если что-то его цепляло. Это ничего не дало, и он принялся шариться по англоязычным новостным агентствам – они часто опережают других. И у «Рейтер» выловил жемчужину. Утром в нежно любимом источнике невероятных историй, разделе «Странные дела», появилась заметка:

Робинзон двадцать первого века, да еще в юбке, и многообещающее начало: две трагедии – кораблекрушение и гибель мужа, выживание в недружелюбной среде. В пересказе может выйти полная чушь, но можно сделать и отличный портрет, порассуждать о лишениях, об одиночестве, об утрате социальных ориентиров. Разумеется, все зависит от того, что она расскажет. Но надо поторопиться и застолбить исключительные права на ее историю, он нутром чует – готовится сенсация.