Изобилие - Роман Сенчин

Почти до краев ведро. Примета людская подтвердилась: где масленок есть, там и рыжик ищи. Только сегодня наоборот получилось – Михаил Палыч за рыжиками пошел, а вот и масленок тут как тут. Вообще-то сосновый масленок не очень, лучше всего тот, что при лиственнице растет. Тот масленок достойный. Но в этих краях лиственницы нет, а на жареху и такой сойдет. Мариновать если, то лиственничный куда лучше – красивый он, мясистый, а сосновый блеклый какой-то, суховатенький. Хотя мариновать – это женское дело, и еда склизкая, ненатуральная. Солит же Михаил Палыч всегда только сам. Надо, как вернется, замочить первым делом кадушку – успела рассохнуться за пару месяцев как пустая стоит. В банках же солить – над грибом издеваться. В стекле задыхается он, вкус теряет, тесно ему, а в кадушке – другой коленкор. Дерево, оно и есть дерево. К кадушке имеется у Михаила Палыча и крышка хорошая, специально чуток малая, чтобы рассол наверх пускала, когда грибы оседать начнут; и кусок мрамора по форме кирпича имеется, чтобы прижать. А сегодня вывалит он свеженькие эти грибки в большую бочку – заранее, знал будто, что наберет, натаскал в нее из колодца воды, – и вечером будут сидеть всей семьей во дворе, чистить.

Хорошие это минуты. Солнце зашло, но светло еще будет долго; дела по хозяйству необходимые сделаны, жена, ребята, сам он, все вместе, все одним теперь заняты. Грибы в бочке помокли немного, и сколько бы их ни было, а до последнего кажется, что еще ой как много: всплывают они, на поверхность рвутся, легкие потому что. И запах от них идет… Михаил Палыч любит крепкие, предосенние запахи – как чеснок пахнет, укроп, и вот грибы какой запах имеют. Надежный, сытный, придающий уверенность.

А потом постоят дня три, обязательно чтоб под гнетом и чтоб воду менять, выйдут горечь из них, яд, и можно солить.

Исходил Михаил Палыч сопки. Хорошо, что не рубаху под штормовку надел, а свитер. Снял его, завязал узлом рукава и ворот – получился мешок. А ведро уже с горкой. Испачкается свитер, конечно, жена заворчит… Маслята, на то они и маслята, что скользкие, будто обваляли их в масле; а молоденькие-то какие! На многих снизу и пленочка еще не лопнула. Да, Люда, скорее всего, мариновать таких красавцев захочет. Дело ее. Маслята и обабки сдаст Михаил Палыч ей: на твое, мол, усмотрение. А с остальными – сам.

Помаленьку стал возвращаться к деревне. В осинничке подобрал несколько подосиновиков. Они навроде обабков, только шляпка у них рыжеватая и ножка на срезе быстро синеет. Вот еще на жареху добавка.

После осиновой рощицы лес совсем пошел смешанный. Тут и сосны, и ель кое-где, береза, осина, кусты всякие, ивняк даже, черемуха. Солнца мало, трава чахлая, прогалины попадаются редко. Такие места любят волнушки. Так и есть. Мало, правда, но оно и понятно – еще им не срок. Им заморозочка надо, когда листва полетит. Волнушка – позднего августа гриб. Но все ж таки есть мала-мала. По краю шапки нежная у них бахрома, а на самой шляпке волны – загляденье просто. У рыжика тоже волны, но нечеткие, сливаются одна с другой, а у волнушки – оттого и волнушками гриб этот назвали – точно бы кто карандашом расчертил. Не шляпка, а картина целая.

Н-да-а, полный набор почти получился. Как в сказке какой или во сне. Вот бы груздя еще настоящего… В те места и идет теперь Михаил Палыч, приберег на конец. Начал с легкого, с так себе грибка – с сухого груздя, а закончить поход мечтает царем грибов. Тьфу, тьфу, тьфу, загадывать здесь нельзя. Есть – есть, нет – и ладно. И так вот – грех жаловаться. А хотелось бы хоть один найти, для души. Поверх горки на ведре его так положить…

Снова ложки́. Лес все смешанный, густой, земля мшистая. Надо теперь очень внимательным быть. Груздь, он гриб капризный, ему, такому, и положено капризным быть. Красив он не волнами какими-нибудь, не цветом веселым, как рыжик, и не вкусом славится даже, а есть в нем что-то, чего у других грибов нет. Сильный он. В руку возьмешь и чувствуешь – груздь. А когда кочку вдруг заметишь, где он сидеть может, так душа ойкнет и замрет и на колени встанешь. Рыжик, обабки, маслята на кукырках режешь, а груздь – на колени обязательно надо. Как-то выходит так.

Михаил Палыч крадется тихо и осторожно, наклонившись, заглядывает под кусты, пробует кочки палочкой. Пусто пока. Ох, хотелось бы… Вспоминаются прошлые годы. И сколько по грибы он ходит, а всё волнуется, как первый раз, как ребенком.

Что-то вдалеке затрещало. Знакомо и однообразно, нехорошо. И стремительно приближается, нарастает, грозит придавить. Михаил Палыч выпрямляется, смотрит вверх, но неба не видно, его закрывают плотные, одна к одной, кроны сосен. Звук обрывается резко, снова становится хорошо и спокойно…

Та-ак, под этим кустом уже посмотрел… И слышит хриплый, со сна неприятный голос жены:

– Миш, вставать пора. Слышишь? Опоздаешь ведь – у тебя дежурство сегодня.

– У-у, – тонко и жалобно, как-то по-детски простонал в ответ Михаил Павлович. Проснулся от этого, совсем не его жалобного стона; и уже своим, устало твердым, солидным голосом ответил жене: – Встаю, встаю, Люда… Встаю.

1999 г.

– Ну, я пойду пройдусь. – Ефрейтор Алексеев сделал последний глоток кофе, поставил пустой пластиковый стаканчик на сейф.

Сержант Лыков оторвался от чтения книги «Рабыня страсти», посмотрел на Алексеева вопросительно-непонимающе и, вернувшись из захватывающего содержания, кивнул:

– А, давай-давай. Удачи!

Алексеев вышел из маленькой сумрачной комнаты, где с трудом умещались письменный стол, пара стульев, сейф и узкая зарешеченная загородка со скамьей внутри. А здесь, в вестибюле метро, было просторно, светло. Поток возвращающихся с работы людей уже схлынул, наступил тот отрезок дежурства, который Алексееву нравился, – вторая половина вечера, когда суета замедляет пустое, изматывающее свое кружение; люди уже идут не спеша, направляются в гости или просто гуляют (есть такие, кому нравится поздним вечером гулять по метро). Частенько попадаются и пьяные, а это для Алексеева немаловажно, так как по количеству задержанных и определяется результат его работы, зависит ежеквартальная премия.

Сегодня, сейчас Алексеев совершал обычный обход своего участка – станции метро «Новослободская» и перехода на соседнюю станцию. Он собирался было встать на эскалатор и отправиться вниз, но заметил, что дежурная у турникетов спорит с подростком, а тот протягивает ей бумажный прямоугольничек и оправдывается. Алексеев подошел.

– Что случилось?

– Да вот, – пожилая дежурная, уставшая под конец смены, говорила зло и через силу, – опять с магнитками этими… Исцарапают все, изомнут и суют потом…

– Я нечаянно… в кармане лежала, – ноющим голосом оправдывался подросток.

– Меняй иди, где тебе ее выдали, носи аккуратно. – Дежурная придержала пробегающего мимо мужчину, посмотрела внимательнее в его удостоверение, кивнула, пропуская.

Подросток снова заныл:

– У меня денег нету… завтра поменяю в школе… Можно, а?.. Мама там ждет уже, и так сказала, чтоб к десяти дома…