Булат Окуджава. Просто знать, и с этим жить - Максим Гуреев

После ухода Всеволода Анисимовича из газеты в журнал «Октябрь» место главного редактора занял писатель, историк, кавалер двух орденов Красной Звезды, активный участник травли Бориса Пастернака, а в будущем — автор культового романа «Брестская крепость», Сергей Сергеевич Смирнов.

Персонаж, безусловно, много менее одиозный, нежели его предшественник, но не менее ортодоксальный в своем видении того, чем на самом деле должны заниматься советская литература в целом и советский писатель в частности.

Интересно заметить, что Булат, оказавшись в стопроцентно советском, совершенно заидеологизированном коллективе, почувствовал себя в нем в высшей степени комфортно, о чем мы уже прочитали в его воспоминаниях выше. Свои должностные обязанности он выполнял четко и прилежно, стараясь избегать конфликтов как с руководством, так и с творцами. Впрочем, и об этой способности Окуджавы мы уже говорили, повествуя о его работе в «Молодой гвардии».

Умение обходить «острые углы», но оставаться при этом человеком принципиальным и верным друзьям — качество достаточно редкое, особенно для литературного чиновника. А Булат был им, вполне возможно, что и тяготясь своей должностью, но в то же время признавая ее статусность и полезность для реализации мечты всей своей жизни — стать профессиональным писателем.

В небольшую редакционную комнату Окуджавы на Цветном бульваре, заставленную шкафами с рукописями, приходить с пустыми руками было не принято. Путь сюда, что и понятно, пролегал через Центральный рынок, потому как чтение и обсуждение стихов, как правило, заканчивались дружескими посиделками. И тогда Булат снимал с одного из шкафов простенькую Шиховскую гитару и под одобряющий гомон собравшихся начинал ее настраивать.

А ведь это получилось как-то само собой, естественным образом, когда звучащий в голове мотив оказался соразмерен слову, которое захотелось не прочитать, а именно пропеть.

Спустя годы Булат Шалвович скажет: «Гитара — инструмент аккомпанирующий, поэтому достаточно нескольких аккордов, а вот голос создает мелодию, там все тонкости».

Одинокий голос человека звучит над Плющихой и Ордынкой, над Яузой и Таганкой.

Всякий раз, возвращаясь от матери домой с Краснопресненской набережной, Булат шел через Арбат. Хотя в начале 60-х здесь началась стройка и с каждым разом маршрут сжимался, как шагреневая кожа, исчезали знакомые с детства проходные дворы, сносились дома, да и трамвай тут уже давно не ходил.

Место все более и более становилось чужим.

Читаем у Булата Окуджавы: «Когда мне исполнилось пять лет, я сел в трамвай, проехал одну остановку по Арбату и очутился на Смоленской площади. Я шел в незнакомом мире. Было страшно. Мой трамвай, гремя и позванивая, ушел куда-то в небытие. И уже другие вагоны сновали вокруг так, что дух захватывало… Я вскарабкался в обратный вагон и вернулся к дому. И так я стал поступать ежедневно и знал уже все дома на Арбате между Смоленской площадью и Плотниковым переулком. И была весна, солнце, радость путешествия… А красный трамвай был моим личным экипажем, моим кораблем, моим танком, поездом дальнего следования».

Все это существовало отныне лишь в воображении как музыка, которая переполняла, и тогда можно было зайти в пустой двор-колодец или подъезд и, чтобы никто не услышал, напеть ее, потому что в противном случае она забудется, будучи неминуемо вытесненной другой мелодией.

И так до бесконечности.

Впервые гитару в руки Булат взял в 22 года.

Окуджава вспоминал: «Я был студентом, я женился, и мой тесть — военный — умел играть на мандолине «Светит месяц» и еще знал три аккорда на гитаре. Этим трем аккордам он меня и выучил. Вот мы и играли с ним «Светит месяц» — он на мандолине, я на гитаре».

Нельзя сказать, чтобы инструмент сразу «прирос к рукам», да и не было после войны у гитары особой популярности, ибо более почиталась она (гитара) инструментом мещанским, на котором «бренчали» в подворотнях блатные или цыгане в ресторанах.

Но, пишет Окуджава, «…Я стал ею пользоваться, потому что мне нравился гитарный звук, и потому что она была удобная, и потому что я, не умеющий играть, вдруг на ней смог с помощью трех аккордов что-то такое… Музыка меня переполняла».

Стихи каким-то необъяснимым образом сливались с гитарными переборами, словно изначально были предназначены друг для друга.

Итак, Булат настраивает гитару.

Из воспоминаний Галины Корниловой, редактора отдела литературы «Литгазеты»: «Постоянными авторами и чуть ли не ежедневными гостями газеты были Владимир Максимов, Лев Кривенко, Борис Балтер. Из Петербурга наезжали ставшие друзьями газеты Борис Вахтин и поэт Александр Кушнер… Сразу после окончания рабочего дня мы битком набивались в кабинет заведующего отделом поэзии — узкую и длинную комнату с одним окном, диваном и письменным столом. Рядом с дверью возвышался шкаф, набитый рукописями поэтов, а наверху шкафа, невидимая для тех, кто входил в комнату, лежала гитара. В этом же шкафу Булат позже прятал рукописные страницы своей прозаической книги «Будь здоров, школяр». Однажды прямо в редакции Булат и его друг Серго Ломинадзе сочинили песенку «Девочка плачет: шарик улетел…». И с этого дня ее распевали редакторы всех отделов, ее можно было услышать и в нашей столовой, и в редакционной библиотеке».

На подоконнике у распахнутого окна сидит Максимов и задумчиво курит. А еще он может курить мрачно, и тогда конфликта не избежать. Об этом знают все, кто сейчас собрался в кабинете завотдела поэзии, но Максимов, следует повториться, задумчив, видимо, в предвкушении песен Булата, да и выпито пока еще мало.

В. Войнович: «В другом несветлом углу комнаты за большой пишущей машинкой горбился молодой человек с красным мрачным лицом. Одним пальцем он выстукивал на машинке какой-то текст, и по ярости, с какой он это проделывал, было видно, как он ненавидит то, что описывает. Вдруг он с грохотом отодвинул стул и забегал по комнате, размахивая правой рукою и говоря неизвестно кому:

— Позвольте, господа, вы утверждаете, что я очерняю действительность. А вы давно были в провинции? А вы пили спотыкач в пристанционном ларьке? А вы видели, как работают женщины на лесоповале? Я всего этого насмотрелся…

Молодой человек сунул мне руку и, кося глазом в сторону, буркнул сквозь губы:

— Мсимов.

— Кто? — переспросил я.

— Володя Максимов…

Рука у него была покалечена, пальцы собраны в щепоть, как складывают их таджики, когда едят плов».

Наконец настройка инструмента закончена, и Булат берет первые аккорды:

В редакционной комнате на Цветном бульваре наступает тишина.