Пепел Анны - Эдуард Веркин

– И отпустили? – спросил я.

– А как же?! У Братства длинные руки, многие фигуры американского истеблишмента состоят в нашей организации. Скажу по секрету, миром правят Свободные Кормители.

Я вроде как потрясенно промолчал.

Эти отцовские рассказы… Это воздействие.

Он врет и просчитывает мою реакцию:

верю я в его россказни;

не верю;

не верю, но хочу показать, что верю.

И так далее, и еще двадцать пять вариантов. Сопоставляет с возрастом, с прочитанными мной книгами и просмотренными фильмами, с поступками, с высказываниями, с тем, какое я мороженое люблю, и с моей аллергией на мел, корректирует мой психотип, прочерчивает векторы поведения, планирует мое будущее. Я года два назад догадался про эту титаническую невидимую работу, кипящую вокруг, возмутился тогда, помню, столь бессовестным вторжением, хотел поругаться, а потом…

Потом я понял, что в эту игру можно играть вдвоем. Это как бокс – делаешь финт, выдергиваешь противника на себя, проваливаешь… И проваливаешь, и проваливаешь, и проваливаешь. Нокаут приберегаешь на потом.

– Не знаю, – сказал я. – Мама говорила, что Ложа Гуттенберга тоже имеет определенный вес…

– Какая еще ложа? – не понял отец.

Я нырнул.

На дне бассейна блестело желтое, я подумал, что золото, доплыл, но оказалось, что обычный завиток пластмассы.

Отец стал выбираться на бортик. Начал лихо, опустившись на дно, затем, выпрыгнув, оперся ладонями о край, как мужчины в рекламе туалетной воды. Но выход силой не получился, отец застрял брюхом на краю и вылез на кафель, неуклюже дрыгая ногами и натужно пыхтя, завалился на бок, подобрал под себя колени и поднялся на ноги. Я по лесенке, не стал его удручать. Стали вытираться.

– Какая ложа, я что-то не понял? – снова спросил отец.

Попался. Или делает вид, что попался. Пойди пойми.

– Ложа Гуттенберга – это такая организация, – сказал я. – Они считают, что электронная книга от лукавого, и поставили своей задачей всячески с ней бороться. Это задача-минимум.

– А задача-максимум? – осведомился отец.

– Задача-максимум мне неизвестна, но думаю, что это мировое господство.

– Я так и знал.

– Они считают, что мир создан для того, чтобы были написаны книги.

– Ага, – хмыкнул отец. – Чрезвычайно свежо. Это ты сам придумал?

– Почему придумал, так и есть. То есть они хотят, Ложа Гуттенберга.

Отец попробовал достать мизинцем воду из уха.

– Неоригинально, – сказал отец. – Очень неоригинально – пытаться зеркалить родителя.

– Я не зеркалю.

– Ты зеркалишь. Я придумал Свободных Кормителей, а ты придумываешь Ложу Гуттенберга. Это похвально, но поверь – шутка, повторенная дважды, – уже не шутка.

– Да это и так не шутка.

Отец зевнул раздраженно.

– Ладно, пусть…

Он потянул себя за ухо. Вода. Надо зажать нос и дунуть, иногда помогает. Когда мне вода в ухо попадает, я всегда чувствую себя ватерпасом. Это неприятно.

– Ты возьми там у меня в шортах деньги, повеселись…

Что-то.

Сантехнический человек остановил работу, стоял с резиновым молотком в руке и прислушивался. Я тоже прислушался и понял – тихо вдруг. Город замолк, звуки перегрелись и поднялись выше, над крышами зависла тишина. Все задержали дыхание и прислушались к чему-то, сантехнический негр почесал щеку и посмотрел на нас, печально, словно поддержки искал, а я ему рукой махнул – да, слышу.

– Уши заложило, – сказал отец. – Давление играет…

– Тихо стало. Тут никогда, похоже, тихо не бывает…

– Но тихо…

Тихо.

Сантехнический человек вдруг уронил молоток и куда-то ушел, надоела ему эта стенка.

Через дорогу от отеля был дом, обычный такой здешний дом, пять этажей, облезлый, балкончатый, так вот, на третьем этаже на балконе стояла женщина и смотрела в небо.

– Что-то происходит, – сказал я. – Ты же слышишь…

– Ерунда все это, – отец стал прыгать на одной ноге, выбивая из уха воду. – Ничего не происходит. Не будь как мать, не усложняй.

– Я не усложняю.

– Вот и не усложняй. Хотя… В шестнадцать лет и я, помню, усложнял. Искал чего-то…

– Да я не ищу ничего, – успокоил я.

– Вот и не ищи. Потому что кто ищет – тот всегда найдет. А как найдешь – не обрадуешься. Пойдем, воды, что ли, выпьем?

Отец направился к бару. Я за ним.

Сели на высокие стулья. Отец вдруг завял, сказал, что утро его безрадостно и надо это срочно исправить. Он подозвал бармена и велел подать кайпиринью.

– Кайпиринья, – сказал отец. – Бытует мнение, что Хемингуэй предпочитал мохито – но это не так, он пил кайпиринью. Мне еще в прошлый раз один старик рассказывал, он его еще помнил, самого…

Бармен бросил на стол круглую картонку, на нее поставил квадратный стакан, подвинул отцу.

– Грас, – поблагодарил отец.

Он достал из-под стакана картонку и стал рассматривать изображенного на ней американского желтоклювого орла. Я понял, что сейчас случится лекция, что надо спасаться, пока еще есть шанс, слишком плотное утро выдалось, на оставшийся день мозга может не хватить.

Не успел.

– Меня всегда это поражало, – сказал отец, перекатывая между пальцами картонку. – Почему американцы выбрали себе в символы белоголового орлана? Это все равно что назначить символом фонда «Материнство и детство» кукушку. Белоголовый орлан, в сущности, птица-гопник…

Сантехнический человек вернулся, курочил душевую стену. С восьмого этажа кто-то смотрел в бассейн. Отец оставил картонку и теперь грел в ладонях кайпиринью и рассказывал про безобразные повадки орлана, его разнузданность в личной жизни, неряшливость в быту и полную негодящесть в геральдическом разрезе вопроса. Орлан, что в нем, что? Это вам не золотой Рюриков сокол, застывший в стремительном и роковом пике, это полупадальщик отряда ястребиных, которые, как известно, никакого отношения к благородным соколиным не имеют, водятся во всякой канаве от Туркестана до Мадагаскара и не брезгуют лягушками и ящерицами.

Десять минут терпения.

Лед растаял.

К бассейну все-таки лучше спускаться чуть раньше, когда тут никого нет.

Отец спросил, помню ли я Рюриково городище? Я помнил городище, стену, уходящую в Волхов, сахарные церкви, танк на пьедестале, вспомнил, что у меня назначена встреча с Анной и надо срочно бежать.

– Да не надо, – сказал отец. – Напротив, всегда стоит немного опаздывать. Опоздание – прекрасный раздражитель…