Отчим. Куколка для Монстра - Ольга Дашкова

кусок огурца, даже не пила мартини и сок, нарушая традиции, не иначе как дождь пойдет в январе. Антоша несколько раз кидал на меня злобные взгляды, а мне хотелось показать ему средний палец.

На Дмитрия Германовича старалась не смотреть, но кожей чувствовала его внимание. Я все помню, что было вчера: свое наказание, свои эмоции, свое моральное падение и такие яркие чувства. Я хотела его, хотела большего — именно с ним, с этим загадочным и недоступным для меня мужчиной. Мне нравились его власть надо мной, его голос, то, что он говорил и делал, а главное — как.

Снова снились странные сны: я на каменной плите, обнаженная, но меня уже ничего не сковывает, я все делаю добровольно, смотрю на человека в маске, а потом размазываю по телу теплую кровь, которой он меня поливает.

Бред. Но такой красочный.

— Я уезжаю вечером на пару дней, надеюсь, ничего не случится за время моего отсутствия?

Слова пронеслись эхом по кухне. Все посмотрели на Горна, а он на меня. Эти слова были адресованы мне.

— Если кто-то хочет выйти, делает это в сопровождении Вальтера и придумывает вескую причину.

— Но, Дмитрий…

— Ты меня плохо расслышала, Инна? Это касается всех!

— Нет, хорошо, извини, дорогой.

Смотреть противно было, как мать унижается. Я бросила вилку, привлекая к себе внимание:

— А с какого это времени я должна у кого-то спрашивать разрешение, чтобы покинуть дом, и еще находиться в сопровождении? Я не пленница и не гостья, я здесь живу и могу уходить и приходить, когда хочу.

Федор сзади кашлянул, Горн медленно поднял на меня глаза, откинулся на спинку стула. У меня дыхание перехватило от одного взгляда, движения, от того, как он повел бровью и провел пальцами по щетине, показывая череп с огненными глазницами на кисти.

Он черт, дьявол, порок. Три в одном.

Моя душа уже горит в огне его порочного пламени, а я, вместо того чтобы бежать, добровольно прыгаю в его пекло. И меня не останавливает ничего — ни то, что он муж моей матери, ни то, что она — это заметно — влюблена в него и смотрит, как на божество, а Горн лишь позволяет быть рядом.

Меня ничего не останавливает, может быть, лишь крупицы совести, а вот его, если он захочет трахнуть меня прямо здесь, сейчас, на глазах у всех, на этом столе, не остановит ничто и никто.

— Затем, что, пока ты здесь, ты живешь по моим правилам, Виталина. Все живут так, и никто не жалуется, да, Инна?

Дмитрий демонстративно берет мать за руку, целует пальцы, смотрит на меня с хитрым прищуром. От этого по спине бежит ледяной пот, в груди колет, сжимаю брошенную недавно вилку до белых костяшек.

Что это? Ревность? Нет, это недопустимо.

— Да, милый, да. И не надо сопротивляться, Вита, Дмитрий знает, как лучше всем нам.

Он, что, мозги ей промыл?

— Даже как лучше для компании? Именно для этого он скупил через подставных лиц акции, и именно для того, чтобы заполучить ее полностью, я здесь.

Чуть заметный наклон головы, уничтожающий взгляд, вот сейчас мне самое время провалиться сквозь землю или сгореть дотла заживо. О, этого хотели все собравшиеся за завтраком, я уверена.

— Что еще? Что еще скажет мисс догадливость? Что я всемирное зло, сам дьявол во плоти? Так вот, девочка, я гораздо хуже, в десятки, сотни раз.

— Мама, ты знаешь? Ты знала, что задумал твой муж? Отобрать у нас все. Он уже забрал дом, практически забрал компанию! — Я срываюсь на крик ненависти, она сейчас кипит во мне, обжигает нутро.

— Еще, говори еще, как ты меня ненавидишь!

— Дмитрий, хватит.

— Молчи, Инна, пусть говорит твоя дочь.

Он прав, я его ненавижу, но не осознаю, что сейчас больше ненавижу себя — за те эмоции, что Горн вызывает во мне, за тягу, что испытываю к нему.

— Да пошел ты! Вы все пошли к черту! И никто мне не указ в моем доме, а он еще мой! И ты не смотри на меня так, козел извращенский!

— Вита! Как ты себя ведешь?! Успокойся!

— И тебя я ненавижу, ты худшая мать, которая может быть на свете. — Я встаю, отталкиваю стул, он падает с грохотом. — Ты все эти годы винила меня в гибели отца, девчонку, которая сама не понимала, что произошло, которая нуждалась в поддержке, в ласке, в заботе, ты отослала меня в академию.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— Ты сама этого хотела.

— Конечно хотела. А куда мне еще было деться? Когда собственная мать смотрит с ненавистью и уверяет, что это по моей вине и прихоти погиб отец!

— А по чьей? По моей? Если бы ты не захотела тогда эту чертову куклу, которую Роберт забыл тебе купить в тот день, но обещал… Он всегда потакал твоим капризам больше, чем нужно, всегда!

Вот оно, истинное лицо Инны Тумановой, сейчас она не та покорная овечка, какой была несколько минут назад, когда преданно смотрела в глаза мужу, со всем соглашаясь. В глазах холод, губы поджаты, на лице проступили морщины, которые мать так отчаянно пытается скрыть, впрочем, у нее это получается. Но сейчас на меня смотрит ее сущность, которая держит обиду и зло все эти годы на маленькую девочку, на свою дочь.

Как такое вообще возможно?

— Господи, да что с тобой?

Не понимаю, не укладываются в сознании такие отношения между матерью и дочерью.

— Хватит. Все замолчали.

Удар кулаком по столу, голос, режущий по нервам, Горн обращает на себя внимание. Он зол, очень зол.

— Всех вас к черту! Уроды, вот вы кто все. Моральные уроды!

Убегаю в свою комнату, не лучший поступок девятнадцатилетней девушки. Но я так же убегала в детстве, когда нуждалась в матери, а она только отталкивала меня своим холодным взглядом, словами, обвиняя в гибели отца.

Да, я хотела куклу, увидела, что в магазине появилась куколка-балерина. Просила неделю, чтобы папа мне ее купил, а когда вечером он ее не привез, расплакалась. Я помню, как все было, словно вчера, как папа меня утешал, вытирал слезы, как, не заходя в дом, снова поехал в город, сев сам за руль.

Я ждала, очень ждала, сидела на крыльце, сжав кулачки в предвкушении своей встречи с куклой. В моих фантазиях она была совершенная — в белой пачке, на пуантах, а в волосах диадема.

Зашла в комнату, хлопнула дверью и, вместо того чтобы упасть в слезах на кровать, жалеть себя, думать о